У Сашки Куницына было множество достоинств, имеющих непосредственное и неотразимое влияние на женщин. Но, пожалуй, самым главным среди них были усы.
Это были не просто усы — так себе, три волосины. Сашкины усы были густые, холеные, почти как у репинских запорожских казаков, которые пишут письмо турецкому султану. Хотя, может быть, не такие длинные, не до плеч то есть, но ниже подбородка кончики усов все же свисали, чуть-чуть, правда, но Сашка строго следил за этим «чуть-чуть», содержал усы в строгом порядке, имея для этой цели специальную импортную расческу.
Как-то однажды поведал мне Сашка историю своих усов.
Лет двадцать назад, после окончания военного училища, двадцатитрехлетним офицером прибыл Сашка для дальнейшего прохождения службы в Закавказье, в энскую дивизию, в местечко, на картах не обозначаемое. Служба шла ни шатко ни валко, особых событий не случалось, и между «боями» делать было совершенно нечего. До ближайшего города — полдня езды, а холостяку чем заняться в свободное время? Кино разве что, да и то раз в неделю...
Сам не помнил Сашка, с чего это вдруг взбрело в голову ему и его приятелю Сеньке Митину, такому же взводному-первогодку, отрастить бакенбарды, или, кратко выражаясь, баки.
Нынче вспоминать это без смеха почти невозможно, но тогда (опять-таки со скуки да и по молодости) это показалось оригинальным и даже солидным, что ли... Баки росли медленно, были жидковаты и на величественные бакенбарды бравых генералов и офицеров двенадцатого года похожи не были даже отдаленно.
Неизвестно, к чему бы привели дальнейшие эксперименты (скорей всего, баки были бы сбриты и найдено другое развлечение), но однажды строевой смотр полка проводил сам командарм — генерал Мандрыка. Командарм был личностью яркой и необычайной, про него ходили как легенды, так и анекдоты.
По комплекции Мандрыка был настоящий генерал — высокий, стройный, но в то же время дородный, широкоплечий и, в хорошем смысле этого слова, мордастый, в ладно сшитом кителе с широкой разноцветной орденской планкой на груди (он, между прочим, начал войну сыном полка еще в сорок втором). Облик его был суров. Взгляд пробивал лобовую броню танка, седины были вполне благообразны, армия — одна из лучших в округе, правда, на этой должности он немного засиделся — вот уже семь лет как командарм.
Насчет причин этого все сходились в одном: слишком независим был командарм, старой закалки — за словом в карман не лез, перед начальством не суетился, комиссиям столов не накрывал, к морю на прогулки не возил, дурацкие распоряжения хотя и выполнял, но комментировал их искренне, с чувством, не стесняясь присутствующих.
Мандрыку, однако, наверху терпели. Во-первых, его армия была самой лучшей, боеготовность, так сказать, на уровне; во-вторых, человек он заслуженный, вся грудь в орденах, фронтовик; ну и, в-третьих, больших охотников на высокую должность в эдакой глуши находилось немного.
С подчиненными Мандрыка был хоть и строг, но справедлив. Своих офицеров в обиду не давал, продвижений не тормозил, достойных людей умел отличать и воздавать им по заслугам, недостойных отправлял в другие места, от себя подальше. За все это его уважали, любили, хотя и побаивались.
На строевом смотру Мандрыка был особенно педантичен, придирчив даже. Тщательно осматривал обмундирование, снаряжение. Внимательно выслушивал просьбы и жалобы, тут же давая указания и делая замечания. Высказывался громко, насмешливо, грубо. Все то смеялись, то напряженно замолкали, и строевые смотры с участием Мандрыки превращались в захватывающее действо, все участники которого еще долго обсуждали происшедшее.
Учинив разнос командиру роты, у которого один солдат ушил себе штаны до такой степени, что те облегали его ноги как трико (это среди некоторых считалось высшим «шиком»), Мандрыка дошел до стоявших рядом товарищей — Куницына и Митина.
Едва взглянув на них, он удивленно замычал:
— Хлопчики? То что це у вас такое? — тут он поскреб себя указательным пальцем по безупречно выбритой щеке, очевидно имея в виду злополучные баки... — То кто ж вас надоумил? Та зачем вам то нужно? (Заметим, что говорил Мандрыка на каком-то удивительном наречии, представлявшем собою смесь русского, украинского и белорусского языков.)
Санька и Сенька, у которых похолодело на душе и перехватило дыхание, попытались было что-то объяснить, но Мандрыка махнул рукой:
— То, хлопцы, не дело. Не позорьте свово батьку. Що вы як иностранцы удумали? Ни к чему! Вот усы — то дело другое, казацкое. Через полгода покажетесь с усами! Лично проверю! — И пошел дальше.
Друзья стояли ни живы ни мертвы. На них обратил внимание сам командарм. Больше всего их поразил его тон — мягкий, отеческий. В тот же день они сбрили эти дурацкие баки и стали отращивать усы.
А в те годы усы в армии были делом почти что запретным. Командир полка усы носить запрещал. Точнее, не то чтобы запрещал, а как-то так само выходило: нельзя, да и всё тут. А тут еще такая штука — Санька и Сенька съездили в отпуск домой, а оттуда вернулись оба усатыми. А пока ездили они, в полк был назначен новый замполит, и нарушение это (то есть усы) ему не понравилось. Он было к командиру, да тот, памятуя Мандрыку, только рукой махнул — ладно, мол. Однако замполиту ничего о том случае не сказал, а тот и повелел: усы немедля сбрить, причем ссылался ни больше ни меньше как на приказ министра обороны, в котором якобы утверждалось, что усы могут носить только те военнослужащие, для которых ношение усов является национальным обычаем.
Замполит, недавно окончивший чуть ли не с отличием Академию, был большим законником, тщательнейшим образом изучал все приказы и инструкции вышестоящих инстанций, выписывая из них необходимые для себя строки и абзацы в четыре толстых гроссбуха, которые всегда лежали на его столе в кабинете и в которых он на удивление быстро ориентировался, выискивая подходящие к случаю «нормативные акты».
Однако на этот раз, сколько он ни листал гроссбухи, по поводу усов так ничего и не выискал. Два дня рылся он в архивах части, разгребая старые приказы и инструкции, убежденный, что такое разъяснение должно быть. Два долгих вечера горел свет в окне его кабинета; к своему удивлению, он даже откопал указание о том, что увольняющийся офицер имеет право на получение лошади, однако насчет усов — ничего.
Это еще больше разозлило замполита, и он категорически потребовал от лейтенантов привести себя в должный вид, то есть сбрить усы, никаких доводов больше не приводил, объяснений не слушал. Однако, получив в ответ на вопрос, как такая мысль могла прийти в голову молодым лейтенантам, комсомольцам, объяснение: «По приказу командарма!» — осекся, сник и недоверчиво посмотрел на взводных:
— То есть как это по приказу?
— Так точно! Отращивайте, говорит, хлопцы, усы, как у казаков, — последовал бодрый ответ лейтенантов.
Замполит призадумался, сказал несколько слов о красной кавалерии, упомянул про Буденного и Ворошилова, отправил лейтенантов по делам службы, а потом, выяснив подробности у командира, больше к этой теме не возвращался.
Через пару недель в полк прикатил комдив. Был он в той должности без году неделя, а потому и брал, как говорится, быка за рога.
На строевом смотру, остановившись как вкопанный возле Сашки с Сенькой, прогремел командиру:
— Что это у вас, как в царской армии, офицеры усы носят?! Это что за вольности?! Что за внешний вид?! Сегодня — усы! Завтра — бороду! Послезавтра — косы начнут заплетать?!
Командир, не скрывая удовольствия, с деланным почтением заметил:
— По личному приказу командующего. В виде исключения. Как у казаков.
Ничего не понимая и соображая, не разыгрывают ли его и как посмели, комдив прогремел:
— То есть как это?! В каком это смысле?! Как это так?!
— Так точно, — отчеканил командир, да еще для убедительности козырнул, рассеяв окончательно комдивские сомнения. Тем более комдив был уже наслышан о Мандрыке, не только наслышан — не далее как вчера получил от него в резкой форме устное предупреждение за опоздание на службу на три минуты.
Недовольно хмыкнув, комдив покраснел, побагровел, покряхтел и пошел дальше, а уж заметив отсутствие пуговицы на противогазной сумке у солдата, дал волю чувствам, распирающим его суровую душу.
Так и жили-служили два друга и ходили усатые, как гусары Ахтырского полка. Дальнейшая жизнь у Саньки сложилась так, что с армией ему пришлось расстаться. Он об этом теперь не жалеет и ныне счастлив. Мандрыка вскорости получил повышение — уехал на Дальний Восток. Замполит полка стал кадровиком. А Сенька — подполковником. Начальником штаба. Женился. Двое пацанов. Тоже счастлив. Только вот усы почему-то сбрил.
1987
