I
Публицистические споры сегодняшнего дня уходят в далекое прошлое. Более того, «кирпичи» для «фундаментов» своих рассуждений многие сегодняшние «властители дум» понатаскали с чужого пепелища.
В этом случае характерным является творчество Н. Бердяева, особенно судьба трех его работ: «Судьба России» (1918), «Истоки и смысл русского коммунизма» (1937), «Русская идея» (1946). Являясь крупнейшим русским философом, Бердяев обобщил и систематизировал мировую философскую мысль, стал одним из первых, кто заговорил о «космическом мироощущении» — теории единения личности «с мировым целым, с мировыми энергиями».
«Человек, — писал Бердяев, — космическое существо, а не обыватель... поверхностной общественности на поверхности земли... он находится в общении с миром глубины и миром высоты.»
Указывая на первостепенность «космического» мироощущения над «социальным», Бердяев по этой причине отказывает марксизму как учению в объективности и в перспективе: «...марксизм... начисто лишен космического мироощущения и являет собой крайний образец социалистического утопизма, замыкающего человека в ограниченной и поверхностной общественности».
Тем более удивительно, что, выясняя смысл причин русской революции (и судеб России), а также пристально исследуя ход развития русской мысли, Бердяев как философ применяет самый что ни на есть социальный метод исследования, объясняя появление тех или иных потоков общественного сознания существованием тех или иных экономических, геосоциальных факторов.
В этом отношении бердяевский анализ русской идеи и русского коммунизма есть, по существу, образцово марксистский (т. е. социальный).
Чувствуя это «родство», нынешние журналисты, еще более упрощая и примитивизируя доводы и доказательства Бердяева, понастрочили целые трактаты, основа которых сводится к следующему:
— существовавшая государственная система и крепостное право воспитали русскую нацию в рабстве; русские — нация рабов;
— русские не способны к управлению государством, не способны к производственно-технической деятельности (вследствие того, что, во-первых, они — рабы, а во-вторых, «выпали» из процесса европейского «просвещения»);
— русским присущ мессианизм; русские извратили марксизм и вместо социализма построили некое подобие «московского царства».
И вот уже бывший член Президентского совета сетует на «тяжелое психологическое наследие», отягчающее генофонд нации. Предстоит, видимо, «генофонд» перекодифицировать. В биологическом плане задача решена успешно — один Чернобыль чего стоит. «Агрессивность» русских нынче направлена на разрушение государства и всех его институтов. «Агрессивные» русские бегали в американское консульство записываться в экспедиционный корпус, воюющий в Аравии. Это было похоже на то, как если бы в 1941 году где-нибудь в Смоленске или Рязани записывались бы добровольцами в вермахт.
Хорошей растопкой в бесовском костре послужили и социологические изыскания Бердяева. Возникает даже мысль о том, что в 1922 году, комплектуя пассажиров на небезызвестные пароходы, выбирали, кого направить в цивилизованную Европу, а кого отправить на тот свет.
Умели быть благодарными, что и говорить.
Правда, Бердяев, без сомнения, не относится к числу «басманных», по выражению Н. Ульянова, философов, чьи рассуждения шли «не от великого гнева, порожденного любовью, а от великого презрения. Не об исцелении прокаженного тут речь, а об изгнании его в пустыню». Это — о Чаадаеве, открывшем ряд «басманных» философов в XIX веке. Замыкает его Горький со своими очень своевременными «несвоевременными мыслями», пославший телеграмму императору Японии с поздравлениями по поводу победы над Россией.
«Басманный» ряд продолжают и некоторые современные журналисты.
Бердяев был до конца своей жизни патриотом своей Родины и свято верил в будущее России и своего народа.
Бердяев не мог себе позволить усомниться в том, что «русской идеи» больше нет и что русского народа как этноса в том понимании, какое он вкладывал в это понятие, больше не существует. Бердяев искренне верил, что русская идея одолеет схоластический марксизм, что советское непременно станет русским. Оттого-то он и пытался связать эти понятия, веря, что торжествующее «советское» есть не только производное от «русского», но рано или поздно растворится в нем без следа.
И тем не менее ошибка Бердяева проистекала из того, что он перепутал следствия и причины.
II
Дать характеристики, определить какие-то причинно-следственные связи исторического поведения тех или иных народов в разные эпохи — задача очень сложная.
Сразу отметим, что многое останется за рамками человеческого понимания. За гранью «разума» остаются явления Минина и Пожарского, Троцкого и Ленина. Даже «космическая» теория этногенеза Гумилева пробуксовывает, когда необходимо объяснить, почему поток энергии, щедро одарив великороссов, совершенно миновал не только близлежащие народы, но и народы, живущие среди великороссов?
Основной доминантой в рассуждениях Бердяева о русском является теория дуализма. Бердяев убежден, что русской душе свойственен дуализм. Русский народ — поляризованный и противоречивый. Дуализм русских вызван влиянием на Россию двух потоков мировой истории — Востока и Запада. Отсюда Бердяев выводит все беды России и «формулу» загадочной русской души. Но что касается «дуализма» русских — то он свойственен всякой человеческой душе.
В свое время Гофман писал: «Из столкновения Божественного начала с сатанинским происходит понятие земной жизни, из победы в этом споре — жизни небесной».
Борьба этих двух начал — или, в ином понимании, — сил добра и зла (божественного и дьявольского), — это вечная борьба, это смысл и форма существования жизни, а отнюдь не «качество» русской души.
Тезис борьбы двух культур — Востока и Запада, Рима и Византии — справедлив далеко не во всем. Правильнее было ставить вопрос так: борьба национального, народного начала в жизни с иноземным, то есть противостояние этносов, культур, религиозных типов, мышления. Именно между двумя лагерями — западниками и славянофилами — и велась идейная борьба.
Не случайно вслед за хулой России и ее народа следовала и измена вере — вспомним Чаадаева, Лунина, Печерина, автора «блистательных» строк: «Как сладостно Отчизну ненавидеть и жадно ждать ее уничтоженья», ставшего впоследствии католическим монахом.
Вспомним, что переход в католичество был явлением нередким в аристократических кругах, он соседствовал со спиритизмом и атеизмом. Непонятно почему, но Бердяев считал строки Печерина «типически русскими словами... за которыми скрыта любовь к России...»
Однако за этими строками (как и за теоретическими изысканиями Чаадаева) ничего, кроме ненависти и «презрения» к Родине, не стоит. Заметим, именно к Родине, а не к политической системе. Чувства эти можно уважать. Но зачем же писать о любви, когда налицо ненависть?
Никакого «Востока» в русской душе нет. Были русская душа и русский (национальный) религиозно-этнический тип, были ненависть, презрение к этому типу, желание его переделать (у одних — по глупости, у других из-за любви, что вполне искренне, у третьих — во имя решения иных задач).
Именно в этой плоскости — борьбы национального и иноземного — и надо рассматривать «дуализм» русской мысли.
Борьба эта шла не только в России. В Японии, например, долго не пускали иноземные корабли в порты — держали оборону; в Чехословакии «чистили» словари, выбрасывая «чужеродные слова» немецкого происхождения; в Израиле «оживили» древний язык — иврит, сделав из него общеупотребительный и связав воедино таким образом древность и современность в сознании народа...
Упрощенно подходя к вышеуказанным проблемам, Бердяев не только свел весь спор к спору «западников» и «славянофилов» как течений европейской мысли, но еще и оставил «победу» за последними, что вообще неправда. Однако Бердяев утверждал: «Вместо Третьего Рима в России удалось построить Третий Интернационал, и на Третий Интернационал перешли черты Третьего Рима... На Западе плохо понимают, что Третий Интернационал... есть русская национальная идея. Это есть трансформация русского мессианизма...» В результате: Советская власть плюс электрификация всей России (не законченная и по сей день) — равняется — Коммунизм как апофеоз русской идеи.
Однако что же такое мессианизм? Очевидно, этот термин происходит от слова «мессия», посланник Божий. Ожидание Божьего посланника, который откроет перед народом эру первенства, то есть завоевания, повелевания миром — в этом суть идеи.
Русские публицисты и философы много писали об особенных качествах русского народа, но везде разговор шел о христианских нравственных качествах, определяющих первенство. Речь шла о богоизбранности как о всемирной отзывчивости, но никак не о геополитических амбициях. Даже читая Тютчева с его идеей создания Империи с перенесением столицы в Константинополь, обращаем внимание, что речь шла о православной славянской государственности, цементирующим раствором которой были бы идея, вера и только уже потом — этническое единство.
Показательно, что «мессианской идеей» были заражены вовсе не славянофилы, а западники.
Славянофилы были вообще-то людьми чрезвычайно жизнелюбивыми. Хомяков — замечательный философ, богослов, поэт, историк — был изобретателем (его сеялка получила патент в Англии), страстным охотником — писал о собаках, придумал дальнобойное ружье, устроил у себя в поместье винокуренный завод; Самарин был видным общественным деятелем, одним из организаторов проведения крестьянской реформы 1861 года; Тютчев, согласно табели о рангах, — «третий» дипломат в России. Отметим, что славянофилы были специалистами в различных отраслях знаний.
Западники же дали обильную публицистику. Они, западники, — самые настоящие интеллигенты, или, как сказал Солженицын, «образованщина». Это русские люди с «иноземным» сознанием, атеисты (атеизм — это форма религии, это этно-религиозный тип). У Бердяева читаем об «идеалистах 40-х» со слов Герцена: «Где, в каком углу Запада найдете Вы такие группы отшельников мысли, схимников науки, фанатиков убеждений, у которых седеют волосы, а мечтания вечно юны...» Да уж, действительно, нигде не найдешь. Трудно представить себе, скажем немца, рассуждающего, что бы лучше подошло его отечеству — французский парламент или польский сейм? Для Белинского идея выше человека. Интеллигент Белинский писал: «Я теперь в новой крайности, — это идея социализма, которая стала для меня новой идеей, идеей бытия, вопросом вопросов, альфою и омегою веры и сознания. Я все более и более гражданин Вселенной. Я начинаю любить человечество по-маратовски: чтобы сделать счастливой малейшую часть его, я, кажется, огнем и мечом истребил бы остальную». Печальный Гоголь возразил «неистовому Виссариону»: «Смотрите, как бы ваша будущая свобода не оказалась хуже сегодняшнего рабства». Вспомним Достоевского: «От высшей гармонии совершенно отказываюсь. Не стоит она и слезинки хотя бы только одного замученного ребенка». Итак, с одной стороны, западники («огнем и мечом истребил бы»), с другой — «не стоит и слезинки». Бердяев был поистине гениальным философом, но, процитировав Белинского и Достоевского, он тем не менее утверждал, что революция — именно русская идея.
Это — парадокс гения.
Революцию породили на Руси западники. Они продолжили дело сатаны, дело разрушителя. Убийственную характеристику интеллигенции дал Г. Федотов: «Интеллигенция всегда находилась в борьбе то против народа, то против государства».
Результат «западничества» мыслящей России привел к такому опустошению в Отечестве, как если бы оно «подверглось иноземному завоеванию». Хронология «войн» интеллигенции, по Федотову, такова:
до 1825 г. — с царем против народа;
1825–1881 г. — против царя и народа;
1905–1917 г. — с народом против царя;
с 1917 г. — опять с царем против народа.
В наши дни можно продолжить перечень: 1990 г. — с народом против царя, где-то с 1993 г. — с новым царем против народа.
Поэтому Бердяев был не прав, когда писал о русской идее в XIX веке. Русской идеи в то время уже не существовало. «Космические» идеи славянофилов постепенно вырождались в посредственное «почвенничество», живительное движение мысли иссякло, заменившись консервативным казенным «патриотизмом», вызывавшим или смех, или досаду охранительной болтовней, причем не в защиту России, а в защиту политических институтов власти. Постепенно происходила утрата обратной связи между государством и народом.
С другой стороны, постепенно набирало силу и ширилось «интеллигентское» движение. Оно было даже не столько настроенным антирусски, сколько вообще разболтанно-бестолковым. «Мы призваны в мир разрушать традиции и создавать новые пути!» — воскликнул один из героев Аверченко. Эти слова — девиз интеллигенции. Постепенно борьба с существующим строем переросла в борьбу с национальным своеобразием Руси, с Русью как таковой, с русским «религиозно-этническим» типом. Отрицание России и уничтожение ее — это уже начертано на знаменах марксистского движения.
Поистине надо быть великим, чтобы отыскать общие идеи у Карла Маркса и старца Филофея.
В своей длительной борьбе с народом и государством интеллигенция применила страшное оружие — нигилизм. Отрицание, оплевывание, раздувание отдельных фактов до исторических закономерностей — вот средства блистательных публицистов. Нигилизм — это своего рода атомная бомба. После ее взрыва начался и продолжается период духовного распада.
К сожалению, Бердяев использует те же примеры:
«В России никогда не было творческой избранности... так печально и уныло сложилась русская история и сдавила жизнь русского человека...»
«Западный человек творит ценности, создает цветы культуры... для русского же творчество ценностей всегда подозрительно...»
«Русская нелюбовь к идеям нередко переходит в равнодушие к истинам...»
Здесь хочется сделать отступление. В «Несвоевременных мыслях» Горький возмущается по поводу одного письма, автор которого пишет: «Будьте как дети — вот что надо сказать людям, вот чему надо их учить. А вы учите — будьте как звери. Это — влияние германское, влияние поганых книг Ницше, Маркса, Канта и других иезуитов, придумавших эти идеи специально только для нас, русских, ибо немец знает, что мы падки на идеи, как жерех на навозных червей». Подписано «Ветеринар А.Н.». Вот бы и всем передовым, образованным рассуждать так же, как этот ветеринар. Но продолжаем цитировать Бердяева:
«Всегда было слабо у русских сознание личных прав... Русская дума подавлена необъятными полями... Русская душа ушиблена ширью, и эта безграничность подавляет ее...»
А мы-то обвиняем кого-то в какой-то русофобии! Уж если и надо ныне здравствующих литераторов в чем-либо обвинять, так это в плагиате или, скорее, просто в недобросовестном переписывании того же Бердяева или Гитлера. Кстати, не исключено, что вожди нацизма, начитавшись наших интеллигентов, смело пошли на Россию, ибо, судя по их писаниям, там проживала непонятная серая, бесформенная масса скотоподобных дегенератов. За это заблуждение было дорого заплачено.
Насаждение нигилизма, атеизма, материализма, откровенного сатанизма — это начало процесса смены «религиозно-этнического» типа. Ныне этот процесс идет уже в самых широких народных слоях.
Вернадский вспоминает о революционных днях: «Кощунство в Зимнем дворце, в церкви Евангелие обоссано...» Кощунство? Но разве вся интеллигентская рать не вопила всё XIX столетие, что Бога нет? Или некоторые по глупости считали, что в результате длительной пропаганды материалистических идей все кончится тем, что мужик вместо деревянной избы построит кирпичный дом, а крышу начнет крыть черепицей?
А о том, что рухнет руками народа создававшееся тысячу лет государство, никто не удосужился подумать.
Идейный раскол, отрыв интеллигенции от религиозно-этнического русского типа после победы «западников» в 1917 году завершился физической переделкой России. «Западники» вовсе не беспочвенны. Почва необходима любому. Отсюда — тотальное уничтожение крестьянства, оплота народности, и создание промышленной армии наемных рабочих — оплота интернационализма.
«Социологический анализ», применяемый Бердяевым, несомненно заведет в тупик любого. Так, например, «оттепель» 50–60-х годов в России дала небывалый подъем литературы (в смысле развития художественной мысли). А ныне, несмотря на куда большие свободы, — ничего похожего. Уверовав в миф об отсталости России, о тысячелетней деспотии, забываем о существовании Новгородской и Псковской республик, о существовании Земских соборов и широкой системы сословной выборности в России (земство, дворянские собрания, крестьянские общины).
Что бы ни говорилось о неспособности русских к государственному строительству, Московское царство возникло чуть ли не на 400 лет ранее единой Германии. Разговоры о просвещении в Европе — более разговоры, чем истина. И литература изобилует такого рода примерами. Вот один из них. Читая роман В. Скотта «Квентин Дорвард», узнаем, что родной дядя главного героя романа Квентина Дорварда очень удивлен, что племянник знает грамоту. «Никто из Дорвардов да и из Лесли... не умел написать свое имя...» А ведь основатель рода Дорвардов — Алан — Великий Сенешаль Шотландии. На дворе, напомним, — XV век, и речь идет о представителях королевской фамилии.
А в Московском царстве в то же самое время купец Афанасий Никитин описывает свое путешествие в Индию, которую он и его товарищи отыскали, в отличие от отважных Магеллана и Колумба, довольно быстро...
Время и история лишний раз опровергают «мессианскую» теорию Бердяева. «Мессианская роль русского народа, если в чем и выражалась, то в народном бескорыстии, «всемирной отзывчивости», когда все содружество село верхом на русские плечи да и поехало.
Начиная с 1917 года, началась эра не только вырождения народа, но формирования нового этнического типа. Этому сопутствовала великая историческая ломка, в которой были уничтожены многие мыслители, но прежде всего — национально-почвенного направления.
Теории «русского мессианства» противоречат, наконец, и просто фактам истории:
— после победы революции правительство большевиков вместо ведения захватнических войн начало раздавать направо и налево земли Империи: Финляндию, Прибалтику, Бессарабию, Польшу, Закавказье, Среднюю Азию... Почему, следуя «мессианской» идее, не были брошены революционные дивизии в Германию или в Венгрию? Нельзя в связи с этим не признать, что самым ярым «русским мессианистом» был Троцкий, призывавший бросить конармию в Индию на борьбу против английских колонизаторов. ЦК его не поддержал. И наоборот — заперли границы и развязали гражданскую войну;
— гонениям, которым подверглась православная церковь, не было равных в истории христианства. Борьба против православия была не просто борьбой атеизма против религии. Это была борьба с типом религиозно-этнического сознания. Главный удар был нанесен христианству — основному носителю национального сознания. Оно просто было ликвидировано.
Примеры можно продолжать приводить еще и еще. Но и без того ясно, что русская революция явилась результатом длительной разрушительной работы интеллигенции. Процесс «безумия» (по И. Ильину) длился весь XIX век.
Но этнос, несмотря на катастрофу 1917 года, продолжает развиваться. И, несмотря на самые мрачные прогнозы и светлые предсказания, результат непредсказуем.
1991
