I
Для Гофмана в трагедии Дон Жуана совершенно неинтересны само действие, сюжет, внешний ход событий. Зато непосредственный участник событий — сам автор. Это позволяет ему, автору, органично войти в рассказ со своими философскими рассуждениями.
Гофман не дает изображения своего героя: нет ни портрета, ни поступков, ни движения, ни деталей... Автор сам определяет сущность Дон Жуана в пространном монологе:
«Дон Жуан — любимое детище природы, и она наделила его всем тем, что роднит человека с божественным началом, что возвышает его над посредственностью, над фабричными изделиями... он рожден непобедимым и властелином.» Трагедия Дон Жуана, по Гофману, — это трагедия личности, трагедия двойственности человеческой души: «В столкновении божественного начала с сатанинским проистекает понятие земной жизни, из победы в этом споре — понятие жизни небесной».
«Дон Жуан с жаром требовал от жизни всего того, на что ему давало право его телесная и душевная организация, а неутолимая жажда... побуждала его неустанно и алчно набрасываться на все соблазны здешнего мира, напрасно чая найти в них удовлетворение.»
Однако у Гофмана Дон Жуан не просто «прожигатель» жизни, не просто страстный любовник. Дон Жуан — орудие сатаны. Он решил, «что через любовь, через наслаждение женщиной уже здесь, на земле, можно осуществить то, что живет в нашей душе как предвкушение неземного блаженства и порождает неизвестную страстную тоску, связующую нас с небесами... Наслаждаясь женщиной, он не только удовлетворяет свою похоть, но и нечестиво глумится над природой и творцом».
Дон Жуан Гофмана — не художественное воплощение образа героя. Он, скорее, философская схема, анализ стремлений человеческой души. У Гофмана есть трагедия, но нет Дон Жуана как художественного героя. Герой у Гофмана — сам автор, фабула повествования — судьба актрисы, и на этом общем фоне художественного действа только ярче высвечивает авторское отступление с Дон Жуаном.
В отличие от Гофмана, Дон Жуан Байрона — яркая, сильная личность, герой, вокруг которого и движется весь сюжет поэмы. Дон Жуан Байрона — драматическая личность, совершенно лишенная какой бы то ни было трагичности.
Если у Гофмана Дон Жуан идет через любовь к року, то у Байрона, наоборот, рок сталкивает Дон Жуана с женщинами, даря все новые и новые приключения, не отягощая его душу нравственными муками.
Сам Дон Жуан — человек смелый, по-своему благородный. У него есть свои принципы, свои понятия чести. Он храбр при всех обстоятельствах: и при штурме Измаила, и в схватке с лондонскими разбойниками. Он благороден: берет на воспитание девочку-турчанку и готов ради этого даже пожертвовать будущей карьерой. Его понятия о чести чрезвычайно обострены: попав в плен, он категорически отказывается поначалу переодеваться в восточное одеяние, а на предложение поцеловать ножку госпожи Дон Жуан
…ужасно заупрямился опять,
И негру заявил весьма надменно:
«Я туфель не целую никому,
Пожалуй, только папе одному».
А уж когда речь зашла об обрезании, Дон Жуан приходит в ярость:
«Нет, нет! Уж за себя я постою.
Скорей отрежут голову мою!»
Дон Жуан чист и благороден, но как стекло, а не как хрусталь. В его душе солнечные лучи духа не преломляются, а проскальзывают, не оставляя никакого следа.
Единственная драматическая ситуация (чисто внешняя) — это любовь Дон Жуана к Гайдэ. Можно предположить, что, если бы не стечение обстоятельств (внезапное появление отца возлюбленной, который пришел в ярость, не разобравшись, в чем дело), их любовь была бы надежно скреплена брачным союзом. Храбрый Дон Жуан наверняка помогал бы папаше Ламбро потрошить купеческие суда, проявляя при этом отвагу не менее блестящую, чем при взятии Измаила. Он стал бы неплохим хозяином, давал бы деньги в рост, накопил бы несметные богатства для своего многочисленного черноглазого потомства.
То, что произошло, — лишь стечение обстоятельств. Драма, но не трагедия. И движения духа здесь нет.
Несмотря на свои любовные приключения, Дон Жуан не является сознательным сокрушителем нравственных устоев, не возвышается через это. Он просто не думает об этом. Дон Жуан испытывает не страсть, а влечение к женщинам. Его чувство — это чувство вожделения. Он не ищет женщин — они сами приходят к нему.
Более того, некоторые любовные исходы у него просто комичны: у первой своей любовницы он довольно удачно прячется в перинах, когда рядом бегают вооруженные слуги обманутого мужа. Вместо финальной трагедии — столкновение со статуей командора — у Байрона прямо-таки пародийная ситуация: привидение, являвшееся Дон Жуану в виде таинственного монаха, встревожило его не на шутку, не вызывая, однако, никаких мыслей, тревог, нравственных мук, — просто страх перед неизвестным. Заметим, что у Дон Жуана от переживаний... пропал аппетит. «Призраком», однако, оказалась новая любовница героя, графиня Фиц Фалк. «Монах без штанов» — и явление духа не состоялось. Дон Жуан у Байрона состоит только из мышц и желудка.
Если Гофман устранился от художественного воплощения Дон Жуана, проведя блистательный анализ духовных исканий героя, то Байрон создал художественное воплощение духовно упрощенной личности.
II
У Пушкина, если можно так выразится, гофмановский Дон Жуан получает яркое художественное воплощение.
Дон Гуан у Пушкина — не просто сильная личность. В нем уже нет внутренних борений — в нем победил дух зла, силы сатаны. Он пришел в мир сознательно разрушать, он циничен, для него человеческие нормы — ничто. Он специально идет напролом, нарушая их. Он буквально испытывает физиологическое удовлетворение от этого. Дон Гуан у Пушкина — человеческое воплощение сатаны. У него вызывает наслаждение всё противоестественное, кощунственное. Это страсть извращенца.
В женские объятия Дон Гуана толкает вовсе не любовь, а страсть к нравственному разрушению. Уже в 1-й сцене Дон Гуан, стоя у статуи командора, с каким-то удовлетворением расспрашивает у монаха про убийцу, то есть про себя самого.
Именно здесь, у входа в гробницу, он встречает Дону Анну: «толком не разглядев женщину, однако заметил чуть узенькую пятку». Его влекут не женщина и ее красота, его влекут страсти темного духа: кладбище, тайный побег, могила недавно убитого им человека. Пожалуй, в другом месте он не обратил бы внимания не только на «узкую пятку», но и на кое-что посущественнее.
Раскрывает облик Дон Гуана сцена у Лауры, одной из его многочисленных любовниц.
Навестив ее, Дон Гуан застает там Дон Карлоса, родного брата которого он тоже убил в недавнем поединке. Следует ссора, короткая стычка, и Дон Карлос убит. Любовники осмотрели труп:
— И кровь нейдет из треугольной ранки,
А уж не дышит — каково?
Немного погодя они уже друг у друга в объятиях, их вовсе не смущает холодеющий покойник. Дон Гуан говорит Лауре:
— Оставь его: перед рассветом, рано,
Я вынесу его под епанчою
И положу на перекрестке.
Странная любовь в комнате с покойником. Можно было бы продолжить свидание, скажем, задвинув труп под кровать... Но это было бы, пожалуй, за гранью художественности. Заметим, что в эротических переживаниях пушкинского Дон Гуана есть что-то определенно сатанинское, извращенческое: то «пятка» вдовы убиенного на кладбище мрачной ночью, то встреча с любовницей в спальне, где бездыханное тело соперника. Это еще раз доказывает, что Дон Гуаном руководит вовсе не любовная страсть, не простое вожделение. Он начал было интересоваться у Лауры: «...а сколько раз ты изменяла мне в моем отсутствии?.. скажи... нет, после переговорим...» Его влечет демоническая страсть сокрушения нравственных устоев.
Дон Гуан у Пушкина — разрушительная, дегенеративная сила. Не случайно он объясняется в своих мнимых чувствах к Доне Анне опять-таки на кладбище, у могилы ее мужа. Не потому ли Доне Анне, нормальной женщине, это кажется чем-то противоестественным:
— Вы не в своем уме...
Подите прочь — вы человек опасный…
Даже после того как Дон Гуан добивается встречи с Доной Анной, он посылает своего слугу, а затем сам просит статую командора прийти и стать «на страже у дверей». В этом весь сатанинский замысел Дон Гуана.
Не просто соблазнить вдову, не просто разделить с ней ложе после убитого им же ее супруга, но и пригласить дух убиенного встать на страже у дверей.
В этом замысел: сатанинская страсть Дон Гуана, а вовсе не его любовь к Доне Анне. Его любовь — это ширма.
Убедившись в том, что Дона Анна к нему неравнодушна, Дон Гуан тут же выкладывает ей, что он — убийца ее мужа. Он уверен, что Дона Анна станет его любовницей, но она должна пройти еще и через понимание того, что стала любовницей убийцы своего мужа, то есть усилить осознание греха.
Так что замысел Дон Гуана — чисто сатанинский, а не любовный.
Бог обитает на небе, а Сатана — на земле.
Ярко выраженные проявления дегенерации, склонность к физиологическим извращениям — явные признаки сатаны в человеческом облике. Пушкин сам пал жертвой этих сил — Геккерен, Дантес, Долгорукий и прочие деградировавшие извращенцы не могли простить ему ни влияния на царя, ни его понимания того, что было доступно немногим...
Если у Гофмана Дон Жуан ищет наслаждения в любви, ищет «неземного блаженства» на земле, то он только искушаем дьяволом, если у Байрона Дон Жуан просто удовлетворяет похоть, то у Пушкина Дон Гуан — это дьявол во плоти.
Земные силы не в состоянии противостоять ему.
И лишь Небо может остановить его, и в ту минуту, когда каменная десница настигает Дон Гуана, дьявол отпускает его душу.
Это очень важный момент.
В мгновение перед смертью Дон Гуан, просто человек, вспоминая о прошлом, осознает, что настал час расплаты.
Пушкин понимал, скорее предчувствовал, что образ Дон Гуана будет типичным для России. Это — будущий рыцарь революции, пришедший ниспровергать и сокрушать.
Но во имя чего?
Может быть, кто-то в последний миг осознал, орудием каких сил он был, и кто-то воскликнул подобно Дон Гуану с отчаянием и тоской: «Дай Бог нам прозреть немногим раньше».
1990
