Этот город в тумане чахоточных,
тусклых ночей,
Где белесое марево потом пропахло и дымом,
Стал заброшен, как сад, стал теперь он
как будто ничей
В каждодневном своем убывании неуловимом.
Стали уже проспекты. И улицы стали тесней.
Стали ниже дома. И приземистей стали соборы.
Обветшали дворцы. Стали белые ночи тусклей,
И оград кружева превратились в простые заборы.
Этот город — как мы, в бестолковой своей суете,
В маете, толчее, в несуразных и глупых
стремленьях,
В каждом вздохе отчаянном, в каждой
случайной черте
Повторяет собою последние два поколенья.
Не ищу виноватых. Да я и не вправе искать,
Что слова... Что мои сокровенные думы...
Но и права, извечного русского права прощать,
Я лишен навсегда этой ночью слепой и угрюмой...
Сколько надо любви, чтобы город из пепла
восстал,
Чтобы вновь замерцали кресты и высокие звезды.
Но пугает в ночи чей-то хищный и грозный оскал,
И змеей проскользает холодное, горькое:
«Поздно...»
И тяжелые волны забьются в слепом кураже,
И свинцовые тучи сокроют рассветные
дали.
Но ведь теплится что-то, ведь что-то мерцает
в душе,
И покуда еще у нас этого не отобрали...
И ещё — этот бронзовый ангел с тяжелым
крестом
Осеняет перстом купола, проржавевшие крыши…
И задумчиво ветер поёт… Что же будет потом?..
Я-то знаю о чем, но уж лучше бы это не слышать.
