Серия альбомов «Сибирский художественный музей», выпускаемая Общественным благотворительным фондом «Возрождение Тобольска» даёт возможность «выставиться» художникам как известным широкому кругу профессионалов и любителей живописи, так и только «набирающим обороты». Два года назад совершенно случайно в паломнической поездке к Поясу Пресвятой Богородицы в Екатеринбург узнал, что знаменитейший путешественник Фёдор Конюхов стал иереем Русской православной церкви. Крайне удивился и очень обрадовался. Невозможно не восхищаться героическими маршрутами Конюхова, и вот, оказывается, он глубоко верующий православный человек. Что интересно, минувшим летом на Троицу, будучи в паломнической поездке в Тобольск, позвонил руководителю фонда «Возрождение Тобольска» Аркадию Елфимову, он любезно пригласил к себе в гости и вместе с другими книжными изданиями, выпущенными его фондом, вручил альбом из серии «Сибирский художественный музей» с работами Фёдора Конюхова. Вот тебе и раз, делаю открытие: Конюхов ещё и замечательный оригинальный художник. Хоть я и не тусовщик, но вроде бы имею в какой-то мере отношение к культурному полю, однако при нынешней нашей разобщённости даже информация зачастую не доходит, не говоря о большем. Поэтому как тут не поклониться фонду «Возрождение Тобольска» за его работу в деле духовного возрождения России, за его борьбу против тотального оболванивания народа, оскотинивания нации.
   В этой статье хотел бы поделиться своими впечатлениями от альбома графики Бакулевского из собрания Д.А. Мизгулина, выпущенного в серии «Сибирский художественный музей». «Где есть сокровище ваше, там будет и сердце ваше», – гласит Евангелие (Мф. 6; 14–21). Александр Бакулевский признаётся: тридцать лет работал над иллюстрациями к Пушкину. Столько лет душа художника возрастала на путях великой поэзии и прозы. Снова и снова всматриваюсь в иллюстрации к «Барышне-крестьянке», «Метели», «Выстрелу», «Станционному смотрителю», «Гробовщику» и возникает уверенность, Пушкин одобрил бы взгляд художника на свою прозу. Увидел бы в Бакулевском собрата по мировосприятию, пониманию русской природы и русской души. «"Онегина" воздушная громада, как облако, стояла надо мной», – выдохнула Анна Ахматова. Перед Бакулевским была задача органично вписать гравюры в стихотворную громаду, дабы они звучали на книжном листе, украшали его, были согласны внутреннему ритму стиха, душевному состоянию героев. Разудалость мазурки в Татианин день у Лариных. Девичьи мечтания Татьяны у окна. Отповедь Онегина Татьяне. Дуэль-убийство. Смотрю на иллюстрации и вдруг ловлю себя на ощущении – погружаюсь в роман, в его стихию, в «воздушную громаду», она звучит в образах художника, вызывает эмоции, что возникали когда-то при чтении «Евгения Онегина».
   Не могу без волнения рассматривать серию портретов Бакулевского «Русские поэты». Графика по своей сути чаще строится на сочетании белого и чёрного. Бакулевский, волшебным образом используя эта два цвета, каждый раз по-своему подчёркивает трагичность судьбы изображаемого поэта. Сергей Есенин, этот поцелованный Богом юноша, будто мгновение назад заглянул на секунду в чёрное завтра. И оборвалось в страшном предчувствии сердце, гармонь замолчала в непесенном изломе. Окружающий летний мир полон воли, жизни, солнечного простора, но русской красотой красивый поэт уже не здесь, его душу охватил подвальный холод, поникли плечи, обречённо опустились с гармошкой руки… Ахматова в садах лицея. Чеканна, стройна, вдохновенна, стремительна и трагична. Ты смотришь на портрет, любуешься этой великой женщиной, чувствуешь, с каким трепетом работал над образом художник, и видишь – как больно было ему, когда он снова и снова переосмысливал судьбу поэта, для которого за счастливым серебряным веком наступил век-волкодав… И ещё один вариант портрета Ахматовой, на это раз она будто бы увидела в зеркале посмертную маску мужа…
   Марина Цветаева. Первое, что вспомнилось, глядя на работу Бакулевского, цветаевская«Островитянка»:
   Живу – никто не нужен.
   Взойдёшь – ночей не сплю.
   Согреть чужому ужин 
   Жильё своё спалю!
   Цветаевская размашистость, цветаевский максимализм… Кто знает, возможно, они привелипоэта в страшную минуту в запредельность…  Ангел-хранитель не смог удержать, остановить, вырвать из рук тьмы…
   Георгий Иванов. На портрете поэт, по-детски запрокину голову, смотрит из своего чёрного в светлое.
   Я не стал ни лучше и ни хуже.
   Под ногами тот же прах земной,
   Только расстоянье стало уже
   Между вечной музыкой и мной.
   Жду, когда исчезнет расстоянье,
   Жду, когда исчезнут все слова,
   И душа провалится в сиянье
   Катастрофы или торжества.
   Бакулевский изобразил поэта молодым, он, как птица, устремлён в небо, он весь в желании «торжества», но «катастрофа» тёмного вбирает в себя, втягивает в то, что обернётся нищетой, бездомностью, эмигрантской тоской по Родине.
   Ни границ не знаю, ни морей, ни рек.
   Знаю – там остался русский человек.
   Русский он по сердцу, русский по уму,
   Если я с ним встречусь, я его пойму.
   Приходилось читать у иерархов церкви характеристику романа «Мастер и Маргарита» как евангелие от сатаны. В принципе, так оно и есть. Сатана из кожи вон лезет, чтобы представить Иисуса Христа человеком, умалив Его божественную ипостась. У Булгакова Иешуа именно человек. Однако загадка романа в том, что он в атеистическое советское время будил интерес к христианству. Вроде бы Булгаков, сделав своим героем прозрачную параллель, исказил в корне образ Спасителя, но в то же время роман притягивает к Иисусу Христу безбожного читателя. Помню свои ощущения. Я студент Казанского авиационного института. Год 1974-й. В республиканской библиотеке им. Ленина Булгакова, этот томик (единственное в Советском Союзе книжное издания «Мастера и Маргариты» в 30 тыс. экземпляров), выдавали только в читальном зале. Там и читал. Ничего не понял из линии Иешуа и Понтия Пилата (оно и понятно, Библию в руках ни разу не держал), но был страшно заинтригован. Магия сюжета, магия живописи словом. Это было что-то необыкновенное – притягивающее, будоражащее… Не зря советская цензура говорила «нет» роману. Казалось бы, «евангелие от сатаны» должно лить воду на перемалывающую души мельницу атеизма. Однако цензура бдительным нутром чувствовала, «Мастер и Маргарита» будет работать от обратного – на привлечение к церкви.
   Стало почти правилом представлять Воланда на сцене, в кино тем самым, кто «всегда делает добро». Но Евангелие гласит, что дьявол лжец и отец лжи. «Добро», которое он вершит в романе, щедро попахивает серой. Тем не менее, кино и театральные режиссёры стараются придать его образу обаяние умудрённого жизнью усталого «профессора». Однако стоит вспомнить, что первоначально Булгаков планировал назвать роман «Учёный секретарь с копытом». Что касается Воланда Бакулевского, перед нами не уставший симпатяга, нет, перед нами князь тьмы, сущность с копытом, которая ловко скрывает данную особенность своего телосложения. Мой друг, не знакомый со Священным писанием, но книгочей из серьёзных и дотошных, прочитал «Мастера и Маргариту» в возрасте далеко не нежном – за 50 было, прочитал и воскликнул: «При чём здесь Мастер?» В том-то и дело, что он, бедняга, не при чём. Он, пожалуй, самый бледный персонаж романа. И здесь Бакулевский попадает, в моём понимании, в точку. Интересен Иван Бездомный, со свечой стоит он на пороге знаменитого московского писательского ресторана. Это даже не тот Бездомный, который только что столкнулся с «магом-профессором», его штуками и рвётся ловить «иностранца» с использованием пулемётов, скорее художник даёт обобщающий образ Бездомного, уже осознавшего никчемность своей поэзии, своей литературной жизни. И ведьмы у Бакулевского не гламурные обаяшки-очаровашки, пусть нет у них клыков, но это ведьмы и ведьмочки, инициированные князем тьмы.
   Наособицу стоят в альбоме иллюстрации к стихам Дмитрия Мизгулина, они выполнены в иной манере – поле рисунков белое, ведь это пространство, в котором живут ангелы света, созданные летящим пером художника, вслед за проникновенными стихами поэта. Не могу не использовать цитату из Мизгулина (да простит меня Юрий Перминов, он приводит её в послесловии альбома):
   Вострубят ангелы – пора.
   И никуда уже не деться.
   Как будто кто-то со двора
   Тебя домой зовёт – как в детстве.
   Пронзительные по глубине строки. И вся-то жизнь земная, может быть, и заключается в том, чтобы в завершении её ты воспринял этот зов, как приглашение домой. Как бы ни был привлекателен «двор», как бы ни был он дорог, любим, кого бы не оставлял ты в нём, ты уходишь с грустью, но не со страхом, не с ужасом – всё навечно кончено! Ты уверен – идёшь ДОМОЙ. Ты веришь, тебя ждёт ОТЕЦ. Милостивый и строгий, любящий безмерно, всепрощающий, если ты готов покаяться, если не отгораживаешься от Него грехами. Если не живёшь, обуреваемый гордыней, в плену у «мне-мне-мне», «дайте-дайте-дайте», «хочу-хочу-хочу». Если (обращаюсь снова к Дмитрию Мизгулину):
   Земные дни во мгле верша
   О небе думает душа.
   Прав Бакулевский, переводя эти стихи на язык графики, он говорит: сколько бы лет тебе ни было в тот момент, когда позовут трубы ангелов «со двора», – ты всё равно ребёнок. Ребёнок перед Отцом. Многое из того, во что ты играл в жизни, к чему стремился, чего страшно жаждал, как ребёнок понравившуюся игрушку, окажется ничего не значащей мишурой, а то и встанет преградой на пути, по которому ангел-хранитель поведёт тебя через сонмище падших ангелов к свету, к Дому… И если преграда окажется непреодолимой, умрёшь ты во второй раз, теперь уже и для Отца. Поэтому не забывай на земле о Небе…
   Я закрываю альбом, смотрю в окно. Нынешняя осень никак не войдёт в золотую пору. Мелькнуло пару солнечных деньков, щедро осыпало землю лёгким подвижным золотом и снова холод, пасмурное небо… А у меня на душе светло, замечательный художник, замечательный иллюстратор Александр Бакулевский напоил живой водой из источника русской прозы, русской поэзии, русской живописи…