Летя сквозь ночные метели,
Неистово Богу молись,
Чтоб мимо спасительной цели
В беспамятстве не пронестись…

Что говорить, сегодняшний мир наполнен, буквально насыщен этой «беспамятной» суетой. Суетой производящей суету и замешенной на апостасии.

Кружусь по жизни день-деньской
В привычной суете мирской,
В оковах разных должностей,
В глухом плену чужих страстей…
………………………..
И под покровом тишины
Смотрю всю ночь чужие сны…

«Беспамятство», то есть не памятование о Боге, о Вечности, застигают неподготовленного современного человека, поглощают его, и он, лишенный молитвенной и ангельской защиты, бежит вслед за лаковым и комфортным поездом апокалипсического прогресса:

Времен последних зритель
Беспамяьством дышу,
За чередой событий
Стремительно спешу,
В потемках спотыкаюсь,
Блуждаю иногда,
Бреду, греша и каясь,
Неведомо куда…

В этом сборнике новых стихов поэта действительно непривычно много многоточий. Пусть это прозвучит, как тавтология, но оправданно – как усиление.
Сборник разделен на две части: «Ночные самолеты» и «Ночные поезда». Редактором его выступил ныне покойный питерский поэт Андрей Романов. Наряду с альманахом «Современной сербской прозы» это была одна из последних его работ. И он буквально вслед за автором в послесловии выкрикивал смысл жизни и поэта, и России, и любого русского человека: «Дмитрий Мизгулин всем сердцем осознает трагедию одичания русской земли, происходящую в соответствии с беспощадными законами западной экономической концепции, вопреки православному самосознанию народа».
И Мизгулин был бы не Мизгулин, если бы в «Чужих снах» не снилась ему державная стать, то, чем может и должен гордиться каждый гражданин России. Это не пресловутое, заклёванное либералами, имперское мировоззрение, это не безнадежная тоска о былом величии, это просто опора. Нравственная, национальная. И – одновременно – здоровая ностальгия. Она вместе с читателем в стихотворении «Спят самолёты в аэропорту», и в блистательном, на мой взгляд, стихотворении «Гагарин», которое начинается с бьющей в лицо строфы:

Как грустно на Родине милой:
Пустеют и стынут поля.
И вместо героев – дебилов
Рождает родная земля.

Но «…Гагарин вершит свой бессмертный полёт», а значит и полёт страны продолжается. И мы знаем, вслед за Гагариным, за его лучезарной и бесконечно доброй улыбкой, в любые времена поднимались в небо наши герои. Ради чего? Нет, не ради сытого комфорта, который может быть только фоном, интерьером великой страны, а ради

Чтобы сын гордиться мог
Нашей долей славной,
Чтобы снова слово Бог
Стал писать с заглавной…

Вот чего ждут от новых поколений по меткой метафоре сразу двух русских поэтов Юрия Кузнецова и Станислава Куняева «ветераны третьей мировой». В посвящении Станиславу Куняеву Юрий Кузнецов, в последней строфе определил это значение духовной брани и её отправную точку:

Бесам пораженья не внимая,
Мы по чарке выпьем горевой.
Потому что третья мировая
Началась до первой мировой.

И всё же эта книга Дмитрия Мизгулина, как я уже сказал, тихая. Гражданская лирика в ней переплетается с лирикой любовной и - снами из детства. Потому что, по верному слову гениального Юрия Кузнецова «…русскому сердцу везде одиноко. И поле широко, и небо высоко»… Кто из нас не ощущал той знаменитой болдинской, пушкинской исключительно русской хандры? Есть ли в других языках такое слово? Романо-германские языки говорят о меланхолии, ипохондрии… Но так резко и так больно звучит только русская хандра! В новом романе я нашел ей еще одно определение – необратимая грусть. И написал об этом так: «В жизни даже самого счастливого человека утрат, разочарований, сомнений бывает столько, что в определённый момент любой нравственный и здравомыслящий начинает чувствовать глубокую, необратимую, тянущуюся в Небесную Вечность грусть. И в печальной гармонии этой грусти всё ярче звучит ария совести, которой до этого дозволялось быть только вторым голосом, бэк-вокалом или, в редких случаях, тревожной сиреной. И не спасают уже не ирония, ни вынужденный цинизм, ни тщетные попытки сменить обстановку, вырваться за рамки привычного мира или даже изменить его. Точку в этом беге на месте ставит всем известная фраза – философская аксиома - «от себя не убежишь». Вернее, не точку даже, а многоточие. Многозначительное и неподдающееся разгадке». Святитель Лука Войно-Ясенецкий называл её тоской по Небу. Тоской по Богу…

А всё по воле Божьей:
И радость, и печаль,
И это бездорожье,
И голубая даль,
И встречи, и разлуки,
И трепет мотылька,
И над речной излукой
Литые облака.

Хандра… Возможность остановить суету. Остановиться на краю её, посмотреть со стороны. На тот самый прогресс. Технический и беспощадный. «А мы же в айподе, в айпаде Находим спасенье своё», горько резюмирует поэт. И прогресс у него «радостно скачет и мчится на звонких копытах…» Прогресс… Глупое металлическое слово неопределённого направления. «Болеро» Равеля. Топтание на месте с псевдомодуляциями и псевдокульминациями. Всё куда-то стремимся. Может, не в ту сторону? Причём, с самого начала. С Адама… Господь создал человека, чтобы он восполнил количество ангелов, вместо падших. А мы кого восполняем?

И хандра, как лекарство. И тихое, вкрадчивое вдохновение…

Русские поэты, благодаря этому состоянию, «нахандрили» тома бессмертных произведений. Мизгулин родился ранней осенью, в сентябре, и потому можно уверенно считать и построчно проверить, что вдохновение осени вселилось в него с первым дыханием. Помните у Арсения Тарковского: «Только этого мало»? И вот в каждом творце, у которого разрывается сердце навстречу Небу и Богу, живёт неодолимое желание преодолеть земное притяжение, вырваться из этого «мало», и каждый из них, в этом смысле, становится Гагариным. И, совершая бессмертный полёт в последние секунды, вслед за Юрием Кузнецовым, сможет воскликнуть «Домой!». Потому, отвечает Мизгулин:

Но поверь, что никогда не поздно
Будет достучаться до небес.

Для этого надо остановиться. Замереть. Всмотреться. Свою повесть «Полустанок» я завершил вот такой сценой: «Поезда грохочут мимо. Наверху небо бороздят самолеты, ещё выше – спутники. Миру кажется, что он движется по пути прогресса в очередное светлое будущее. Миру кажется…
Мир не знает, что центр Вселенной находится на маленьком полустанке вдоль Транссиба. Мир не знает, отчего так щемит сердце, когда видишь открывающуюся перед тобой великую русскую даль. Мир всё больше живет по теории упущенных возможностей, потому что он забыл или перестал понимать истинный смысл слова «выбор». Мир не слышит, как нас зовут:
- Сергеи, оба! Пойдемте обедать! Ну что вы уже битый час стоите и смотрите вдоль путей? Что вы там увидели?! – и смеется, - Конец путей что ли?
Нет, только полустанок. Он огромный. К нему тянутся дороги с Востока и Запада. А от него только одна – в небо…»
Чтобы почувствовать это, не обязательно быть творческим человеком. Для этого достаточно говорить на русском языке.
«Ваша природа какая-то простая, незамысловатая», сказал мне как-то иностранец, с которым мы остановились в сибирских еще незаснеженных осенних полях. Я сначала хотел даже обидеться, но потом вдруг понял, что он прав. «Всё гениальное просто», ответил я ему. И он согласился – «Да-да… Великие просторы… У многих ваших поэтов они звучат, во многих песнях…» У Мизгулина есть такие строчки «частичка торжествующей природы, - Бессмертное создание творца». Это о человеке. Но частичкой проще всего ощущать себя именно на наших просторах… Или - над ними. В том самом полёте, о котором и я, и поэт говорили выше. И Мизгулин, в этом понимании, прост и беспристрастно точен.
Я назвал Мизгулина осенним поэтом. Но для него верно и постоянное, радостное и наполненное Божией Вечностью ожидание весны. Пробуждения. Это тоже легко проверить в сборниках поэта построчно. Но это не просто ожидание весеннего и летнего буйства природы, это как и в «Слепом» Николая Заболоцкого:

Расцветая в садах,
Сумасшедшая стонет сирень.
В белом гроте черемух
По серебряным листьям растений
Поднимается к небу
Ослепительный день…».

Потому что Мизгулин, как и Николай Заболоцкий, «…такой же слепец, С опрокинутым в небо лицом». Но главное - это пробуждение, о котором писал Пастернак в «Магдалине II»:

Но пройдут такие трое суток
И столкнут в такую пустоту,
Что за этот страшный промежуток
Я до Воскресенья дорасту.

До Воскресения! До Дома… Потому что все дороги должны вести домой. Домой, с большой буквы. И жизнь наша, какой бы она нам значимой и ощутимо-реальной не казалась, это, в определенном смысле, тоже сон. Загляните в «Чужие сны», потому что нам всем важно, в каком порту, на каком причале, в каком небе мы проснёмся…