О Дмитрии Мизгулине можно сказать двояко: питерский поэт, югорский поэт. Так, например, по-разному говорят о нём в Интернете или в критических статьях. Но настоящая поэзия шире, чем региональная география, потому что в основе её лежит география души. Избранные стихи поэта вышли в 2005 году в издательстве «Художественная литература» под названием «География души», следом там же в 2006-ом выходят «Избранные сочинения». Обе книги помимо полиграфических достоинств имеют главное: они высокочитабельны. Я смог убедиться в этом лично, раздав свыше 50 экземпляров этих изданий людям самых различных профессий, разного интеллектуального уровня. Результат: ни одного отрицательного отзыва, напротив, просили ещё. Секрет такого успеха прост: стихи Дмитрия Мизгулина доступны и близки всем, что бывает характерно только при наличии народности поэта, помноженной на талант и сакральное отношение к Слову.

   Сразу оговорюсь, что не в моих правилах математически разбивать строки поэтов на фонемы, рассматривать их, как конструкцию, выискивать структурные достоинства и недостатки. Это удел достаточно большой когорты критиков, кои и Библию разложат на детали для конструктора. Любые количественные (или около того) исследования в гуманитарных сферах призваны только подтверждать и без того видимые гармонию и качество, либо опровергать их. Я воспринимаю стихи целиком, как выстрел, который либо достиг цели, либо нет, как слово, что стало составляющей души и разума читателя, или прошло мимо; я познаю стихи как, собственно, Мир Божий. Это не мешает мне видеть степень дара поэта, его промахи, его возможности. Честно говоря, я больше привык говорить самими стихами, нежели о них, приятней напевать полюбившуюся мелодию, нежели рассказывать, какая она. Главное, чтобы для этого наличествовал слух. Так буду говорить-напевать и о стихах Мизгулина, в конце концов, это моя аранжировка…

   Народность поэта являет себя в том, что, не взирая на вселенскую одинокость, как души, так и личности поэта, он впитывает в себя боль и радость, поражения и гордость своего народа, своей Родины. И говорит об этом так, что строфы его становятся не только близкими и понятными каждому, но всякий может произнести их, как свои. Такой поэт наделён особым видением, что даётся от Бога и сродни пророческому, а прозрения его, облеченные в музыку слова, становятся достоянием читателей:

Смотри, из этого окна

Ему видна была Россия,

Была судьба её видна…

         («Дом, где жил Тютчев», 1992)

   Я берусь утверждать, что вдохновение бывает не только лирическим, оно бывает и от хандры, и от сострадания; механизм его запуска метафизичен, а реализация – это всегда акт творения. Оттого и стихотворение. Период полураспада, болезни нашей Родины, приходящийся на бурные и одновременно печальные 90-е годы прошлого столетия, нашёл ёмкое и точное отражение в стихах Дмитрия Мизгулина. Сгустками боли такие стихи прорезают общую канву избранных стихотворений, оттеняя лирику и философию, цементируя драматическую историю России ХХ века.

На Родине – как на вокзале –

Сумятица и суета,

И сумрак в прокуренном зале

Такой, не видать ни черта.

   И кому из нас была не видна, непонятна, не знакома эта боль? При этом в слове «знакома» так и напрашивается сделать акцент на «знаке», «знаковости», ибо такой подход определяет, подчеркивает степень значения событий.

Россия пьёт запоем, тяжело,

Как женщина, с надрывом,

                                              безнадёжно,

С протяжным плачем, будто бы назло,

И, кажется, спасенье невозможно.

         («Забытая фотография»)

   Оттого и «Тесно стало на кладбищах русских». Так тесно, что:

Места для боли в душе не осталось.

Пламя пожара уже отметалось.

Нынче и пепел остыл.

Было Отечество. Было - и нету.

Ветер гуляет по белому свету

Между остывших светил.

   Но русский поэт не был бы русским поэтом, если бы не помнил, не знал, не отливал в гордое слово историю Руси, России и не верил в неё, как Тютчев. Примечательно, поучительно, своевременно, иронично и весьма оригинально продолжил строки великого русского поэта Дмитрий Мизгулин:

Умом Россию не понять,

А если нет ума – тем боле…

   Поэт верит в Россию, как верит в Бога. Иначе жизнь теряет смысл. Как верили наши предки, коим досталось никак не меньше лиха, чем нам, и они не раз поднимали многострадальную Родину из пепла.

Но вновь восстали, поднялись

Из пепла города России,

И купола тянулись ввысь

Ажурные и золотые…

         («Раздумья в степи»)

   Мизгулин не принимает нынешних кумиров, отметает весь внешний, как материальный, так и лезущий в душу народа сор. Ироничный наблюдатель, он предлагает читателю и такой способ веры в Россию:

Наладится жизнь понемножку.

Вернётся державная стать.

И время настанет картошку

По осени снова копать.

   Ибо государство держится отнюдь не на тех, кто считает, что оно держится на них. Государство держится на тех, кто сеет разумное, доброе, вечное и на тех, кто сажает в любую политическую погоду картошку. Если сеют и сажают что-то не то, государство разваливается, в чём могли убедиться на практике (читай на собственной шкуре) жители великой державы. Державе, исходя из самой этимологии, нужно на чём-то держаться, и это не пресловутая тавтология, а необходимая аксиома. Но Мизгулин далёк от ура-патриотизма, способного закидать шапками ядерные ракеты врагов, мощь и комфорт импортных автомобилей или напирающий генофонд соседей. Поэт предупреждает:

Законы вечные природы

Не отменить. Не осмеять.

Другие, видимо, народы

Россию будут населять.

Печальна участь человечья,

Уйдём, неся свою вину.

И незнакомые наречья

Нарушат храмов тишину.

   И сам себе отвечает верой в данный нам от Бога великий и могучий:

Не решай судьбу иных столетий,

Не гадай о будущем в тоске,

Слушай, как степной полынный ветер

Говорит на русском языке.

   Действительно, для умеющих слышать вся природа от Приморья до Северной Пальмиры говорит на русском языке. И он отвечает ей взаимностью в творениях мастеров слова, прикасающихся к ней в восторге созерцания, как к Вечности.

И ты, измученный сомненьем

Во мраке лживой суеты,

Застынешь в скорбном изумленьи

От величавой простоты.

И если есть на свете вечность,

То выглядит она такой –

Сияющая бесконечность

Над бронзовеющей рекой.

   Когда землю захлестывают инфернальные волны, излучаемые и производимые осатаневшими средствами массовой информации, то противостоять им могут только голоса пророков… и голоса поэтов. Мизгулин знает, Кому принадлежит его голос, Кто дал ему владение словом.

Но не сгинут – хоть тресни,

Хороши ли, плохи,

Непутевые песни,

Путевые стихи.

Да, плутала дорога

В суете и грехах,

Только все же от Бога

Слово в наших стихах.

   Поэтому особое место среди россыпи мизгулинских рифм занимают глубоко проникновенные и созерцательные – православные. Мир, искусственно накачанный атеизмом, может и не слышать таких стихов, как не слышать голоса собственной совести. Что ж, слепые тоже не видят солнца, но большинство из них верят и знают, что оно есть. Священник Александр Ельчанинов писал: «начало духовной жизни – выход из своей субъективности, из самого себя, перерастание самого себя в общении с высшим началом, с Богом». Именно по этим стихам можно видеть, как поэт выходит из своей субъективности, перерастает самого себя, на фоне видимой и невидимой, но понятной каждому верующему человеку внутренней борьбы. Надо сказать, что стихотворная вязь этого направления работы души поэта подкреплена в «Избранных сочинениях» дневниковыми записями автора «Под покровом игуменьи горы Афонской». Они интересны богатым историческим материалом, сокровенными переживаниями паломника и живым языком. Недавно довелось читать воспоминания о посещении Афона писателя Валентина Распутина и художника Саввы Ямщикова. Во всех трёх случаях я, как читатель, получил и отдых и полёт, а как верующий, я до слёз завидовал всем троим… Но, вместе с ними, прикасался к вековым святыням. Именно в такие мгновения каждый верующий помнит:

И рассеется вьюга вселенская,

И застынет, притихнув, природа,

И зажжется звезда Вифлеемская,

Озарив полумрак небосвода.

                      («Рождество»)

   Красота и полёт русских храмов золотыми куполами в безбрежное небо поднимаются из стихов поэта. Они, как те самые свечи, что внутри них, зажженные народом во Славу Божию. И тот, чьё сердце бьётся в единой гармонии с Нагорной проповедью, входя в храм, знает:

Здесь не обдумывают речи.

Здесь и покой, и тишина.

Мерцая, тускло тают свечи,

Как непрощенная вина.

Как тяжек груз грехов незримый.

В запасе – годы или дни?

Расплата ждет неумолимо –

Спаси, прости и сохрани…

На паперти сидит старуха,

Прохожий сумрачный идет…

Пусть теплота Святого Духа

На нас, сердешных, снизойдет…

   Как у всякого поэта, у Мизгулина есть стихи, которые принято называть «проходными». То бишь, они проходят незамеченными. При всей их внешней грамотности и даже звучании они просто не являются абсолютным попаданием в десятку. Но такие стихи есть даже у тех, кого мы сегодня без оглядок называем гениями. Куда сеятелю без гумуса? Не упомянуть о них я не мог, ибо маститые и взыскующие критики не преминут ткнуть меня в них носом. Но напомню им: без подобных поэтических «упражнений», как показывает практика, нельзя. Всякий пишущий это знает, всякий взыскательный читатель знает. Но я сегодня не ставил себе задачу говорить о таких стихах, ибо подавляющее большинство из того, что я прочел у Дмитрия Мизгулина это настоящая русская поэзия, главный вектор которой – полёт души.

   У души своя география. Особенно у души поэта. И в общей географии поэтической России у Мизгулина есть своя река. А если верить названию одного из сборников поэта – две реки. Что ж, возвращаясь к географии земной, это могут быть, скажем, Иртыш и Нева, которые питают поэтический мир Дмитрия Мизгулина.

   И всё же география души пишется на безбрежном русском небе. Низком и усталом на Югорском севере, тревожном и ветристом над Питером (с заметным сквознячком из Петрова окна), но глубоком, намоленном и вечном над Россией.

И полетит душа легка

Туда, где обитают души,

За грозовые облака…

Ибо

Земные дни во мгле верша,

О небе думает душа.

   И вместе с Дмитрием Мизгулиным я повторяю:

Нам всем конец? Не верю!

Рассеется мираж…

Крадущемуся зверю

Читаю «Отче наш».

Пусть я ещё не знаю

Ни правил, ни основ,

Но он-то понимает

Значенье вещих слов.

 Для тех же, кто знает Дмитрия Мизгулина, как Президента банка или как депутата окружной Думы, хочу сообщить, что поэтом он стал много раньше. И вообще: «Поэты не рождаются случайно, они летят на землю с высоты, их жизнь окружена глубокой тайной, хотя они открыты и просты…» - так у Игоря Талькова. Мы имеем в русской поэзии немало примеров, когда поэтический талант был дан вкупе с талантом государственного служащего: Гаврила Державин, Федор Тютчев, Петр Вяземский… Ну вот, а теперь ещё и Дмитрий Мизгулин.

   Русский композитор Валерий Гаврилин говорил: «Отличить настоящее от подделки просто: перестаешь чувствовать себя чужим, знаешь, что сосед справа чувствует то же, что и ты…» Так было со мной, когда я углубился в книги Мизгулина: я чувствовал то же, что и он. И мой простейший опрос, среди тех, кому я вручил книги Дмитрия, показал именно этот результат. Любое искусство питается из двух начал: рационального и духовного (эмоционального), умение идти по тонкой грани между слиянием этих рек словом, звуком, кистью и есть величайшее достоинство художника. И, по слову того же Гаврилина, русский характер складывается из: «… святого отношения к жизни, из мудрости, из веселья, из лукавства, из зла, из борьбы с самим собою, из любви и из некоторых фантазий, которые переживает каждый русский человек». Всё это есть у Мизгулина, поэтому он понятен и близок самому широкому кругу читателей, а я, всего-навсего, попытался сделать этот круг ещё шире.