Как-то раз на очередной встрече с «бродячими» поэтами, завернувшими и к нам в окружной центр, я задал вопрос: а как, собственно, вы ощущаете в своем творчестве «пушкинскую прививку»? Один воздержался от ответа, а остальные в один голос заявили: Пушкин - наше все... Все-то все, да не в каждой поэтической книжке сегодня увидишь это «все». В храме отечественной поэзии предполагается, что на самом видном месте должна быть икона основателю русского литературного языка, возле нее всегда толпятся посетители, есть даже такие прихожане, которые поют ей осанну на клиросе, но всегда ли мы понимаем смысл нашей гимнографии? Конечно, и среди современных поэтов Югры есть такие, к которым, будь жив Александр Сергеевич, обязательно бы простер объятия: «Здравствуй племя молодое, незнакомое!» Кого-то бы назвал своими последователями и обласкал отцовской любовью, кого-то просто погладил по головке: «Учись литературе, внучек, может, и дорастешь до Поэта...» К кому-то отнесся бы как к седьмой воде на киселе или незаконнорожденному литературному существу... Но большинства бы не признал: так, воришки, что залезли в барский сад за райскими яблочками: поймал бы, высек на конюшне и запретил бы марать бумагу, пусть сначала элементарной грамоте научаться. А какое вы хотите еще наказание за бесцеремонность в поэзии, бездарную эксплуатацию тем, что у публики на слуху? Если сегодня в литературе все дозволено, это не означает того, что она должна быть расхлябанной и разухабистой! Надоела всяческая похабень и ворованный воздух. Поэт в России больше, чем поэт - что с этим спорить? И уж по крайней мере не должен быть клоуном потешающим публику кусками смыслов и обломками познаний, что причудливо соединяются у него в голове. По мысли Пушкина, таланту нечего копировать себя, поскольку он устремлён в ещё не бывшее и неведомое. Допускается повтор только того, что прошептал тебе на ухо Господь Бог! Но Бог никогда не сыплет цитатами, как, впрочем, и настоящий поэт многоразовыми в употреблении перепевами. Стих должен быть не только полновесным, но и многозначным, многогранным и многослойным. Все остальное - осетрина второй свежести. Можно писать стихи одновременно и правильно, и неправильно - и это простит читатель, но только не игру в поддавки. Пушкин не пошутил, когда сказал о том, что поэзия должна быть глуповатой: но имел ввиду совершенно иное - сам творец поэзии должен быть мудрее. Упоенье счастьем, сладость любви в лирике - все это лишь маска на лице человека умудренного. Несовершенное сильнее, поскольку человек не способен противостоять законам бытия, диктующим ему свою волю.

Плохо, когда безмолвствует народ, но гораздо хуже, когда безмолвствует писатель, исчерпав все средства убеждения. Когда говорят об искренности в литературе, о правде жизни, о реализме, в конечном счете, на ум приходит простая мысль. Если искусство, (и словесность в том числе), - ориентированы на реальность, то почему же тогда самое большое количество читателей - у Библии? Не потому ли, что Книга книг толкует окружающую нас действительность как не единственное сущее в бытие? Ведь действительность в разные эпохи развития человечества понималась людьми как частное, а не постоянное явление, зависимое от различных жизненных обстоятельств -социальных, исторических, психологических... Таким образом, «действительность» в летописях и хрониках, фольклоре, художественной литературе была идеологически управляема в обществе и не являлось абсолютной. Поэтому все литературные течения и направления вплоть до реализма можно рассматривать, как самовыражение действительности через писательское самопознание. Но авторское творчество, создавая свою картину бытия, никогда не сможет выразить Божий замысел наиболее полно, а, следовательно, не может и судить совершенно об изображаемом. Это хорошо понимали выдающиеся русские писатели. А.О. Смирнова-Россет, вспоминая свой разговор с Пушкиным, записала с его слов: «Все, что я пишу, - ниже того, что я хотел бы сказать.

Мои мысли бегут гораздо скорее пера, на бумаге все выходит холодно. В голове у меня все это иначе.

Он вздохнул и прибавил: Мы все должны умереть, не высказавшись. Какой язык человеческий может выразить все, что чувствует и думает сердце и мозг, все, что предвидит и отгадывает душа?»¹ Эту же пушкинскую мысль развил В.А. Жуковский: «Что вы хотите, мысль гения и мыслителя сверхчеловеческая; никакое слово не выразит ее вполне. Мы не так вдохновенны, как те, что писали священные книги, потому что мы не святые»². И Жуковский, и Пушкин, таким образом, считали: светская литература не может выдвинуть из своей среды «избранного писателя», идеально творящего по христианским канонам, но указать художественным творчеством путь к постижению христианских идеалов - вполне возможно, если художник будет искренним в своем следовании традициям древнерусской словесности. Этим отечественная литература выгодна отличалась от западноевропейской, ибо как заметил Пушкин: «Не должно русских писателей судить, как иноземных. Там пишут для денег, а у нас (кроме меня) из тщеславия. Там стихами живут... Там есть нечего, так пиши книгу, а у нас есть нечего, служи, да не сочиняй»³. Знал бы Александр Сергеевич, как у нас в начале третьего тысячелетия некоторые псевдоученые будут ломать головы над тем, как продвигать писателям продукцию своей литературной отрасли на читательский рынок и при этом станут еще пугать отечественного читателя утратой национальной целостности! Высокая литература, классика тем и отличается от беллетристики, что не пестрит яркими упаковками и всякого рода подарочными бантиками и некоторыми другими прибамбасами. Она - продолжение внутренней идеологической политики государства, в нее, впрочем, как и в духовность, патриотизм, гражданскую позицию надо вкладывать. Литература всегда делилась на высокохудожественную словесность и беллетристику. Последняя никогда не имела литературной программы: авторы были озабочены только одним - коммерческим успехом. Ими изучались образцы таких художественных произведений, которые хорошо раскупались. По этим лекалам и кроились новые опусы беллетристики, что свидетельствует об изначальной вторичности этого вида литературы. Поэтому, предъявляя беллетристике требования «духовности» и «художественности», мы неизбежно придем к низкой оценке этого рода литературной продукции. При этом если высокая художественная культура предполагает устремленность к постижению всей сложности бытия, то массовая, склонна к упрощению жизни, сводя все к привычным для большинства формулам и стереотипам. Сегодня массовая литература нацелена на ориентацию читателей в повседневной действительности, она далека от процессов познания мира. Кроме того, она имеет тенденцию к космополитичное™, поскольку общедоступна и общепонятна для всех слоев населения и читателей разных национальностей и вероисповеданий. Беллетристика имеет несколько уровней, составляющих ее пирамиду. Высокий - заявляет не только серьезную тематику, пытаясь решать важнейшие проблемы общества, связанные с религией, осмыслением мира и личности, но и предполагает художественное мастерство писателя, живость слога, занимательность, интригу, умение держать читателя в напряжении. Низкий - бульварный, нацелен на удовлетворение не художественных стремлений, а низменных и пошлых интересов.

Настоящая книга пребывает над временем и является связующим звеном между поколениями. Она - явление, прежде всего, духовное. Можно сказать, что наша классика - окно в горний мир, особенно необходимое во времена, когда вход (имеется в виду наша церковь) был наглухо забит. В лучших художественных произведениях русской литературы идеи раскола, бунта всегда осуждались, им противопоставлялось смирение, терпение, милосердие. Русский писатель потому и русский, что творит в национальной

¹ Записки А.О. Смирновой, урожденной Россет (с 1825 по 1845 гг.) - М., 1999. - С. 32.

² Там же. -С. 33.

³ Пушкин А. С. Поли. собр. соч.: в 16 т. -Т. 13. - С. 218-219.

традиции - православной. Поэтому наша великая словесность - это, прежде всего, вера в возможности человека, реализация которых зависит от духовных приоритетов, а уж потом от всего остального. Раньше, когда была цензура, писатель намекал читателям: я мог бы сказать и больше, написать талантливее, да только власти затыкают рот, не дают сказать правду во всеуслышание. А сейчас, когда писательскому слову ничего не мешает пробиться к своему читателю, много ли талантливого мы услышали из уст инженеров человеческих душ? Зато сколько подделок под искренность и народную правду растиражировано по стране и у нас в регионе. И как читателям отличить истинно страдающую за Россию писательскую душу от тех, кто перенял выстраданную фразеологию и неплохо зарабатывает на этом? Среди спекулирующих на «русской идее», «народности», «православии» и «самодержавии», немало таких, которые требуют всенародного отступничества от тех минувших эпох, когда творились страшные преступления. Но призыв к всеобщему покаянию нации на самом деле имеет зловещий подтекст: под видимостью раскаяния и смирения народ пытаются отстранить от участия в судьбе собственного государства. Настоящий писатель должен помнить о своих корнях, о наследственных глубинах той духовной почвы, что породила его творчество. Он всегда должен быть прилежным, не дающим себе передышки учеником, но при этом не унижаться до принятых в литературе шаблонов. Есть разновидность писателей-псевдопатриотов, что любят сюсюкаться с читателем и лепить для него образ народа из сусального золота: чем-то они напоминают пушкинских современников - москвофилов, гордившихся царь-пушкой, никогда не стрелявшей, и царь-колоколом, никогда не звонившим. Истинный русский писатель служит по России, (как однажды сказал о себе наш отечественный гений), а не просто зарабатывает деньги. Он хорошо понимает, что наступила такая пора, когда нации следует ощущать себя не только рабами Божьими, но воинами Христовыми. Другого шанса у нас не будет, за нами просто уже никого не осталось и весь мир с надеждой смотрит на нас. Это - совсем иной, более высокий уровень понимания всего происходящего сегодня. Для Гоголя, двухсотлетие которого мы скромно отмечали совсем недавно, неразделимы в творчестве Писатель и Проповедник: «Да и как могло быть иначе, если духовное благородство есть уже свойственность почти всех наших писателей?» Николай Васильевич хорошо сознавал, что русский писатель - не профессия даже, а скорее духовное призвание в России в отличие от сочинителя на Западе: «Замечательно, что во всех других землях писатель находится в каком-то неуважении от общества, относительно своего личного характера. У нас напротив. У нас даже и тот, кто просто кропатель, а не писатель, и не только не красавец душой, но даже временами вовсе подленек, во глубине России отнюдь не почитается таким. Напротив, у всех вообще, даже и у тех, которые едва слышат о писателях, живет уже какое-то убеждение, что писатель есть что-то высшее, что он непременно должен быть благороден, что ему многое неприлично, что он не должен и позволить себе того, что прощается другим»⁴. Многое изменилось с тех времен - пиар, маркетинг, самореклама губят писательскую душу, подрываю ее авторитет в народе. Лукавый пытается перекупить разными соблазнами писательское слово, заставить его работать на себя. Обладателям божественного творческого дара еще придется за это держать ответ перед Господом. Ведь окружающий мир постигается нами в меру нашей идеальности - и какой мерой судим о нем, такой нам и воздается. Следовательно, писатель не свободен настолько, чтобы выразить в своих творениях божественное откровение наиболее точно и полно, поскольку его природа изначально греховна, а мысль ограничена. Если бы это было не так, то литература светская, развивавшаяся в образованном обществе, вольно или невольно не противостояла Церкви и не посягала на духовное руководство.

⁴ Гоголь Н.В. Собрание сочинений в 9 томах. - М, 1994. - Т. 6. - С. 48.