В первый раз взяв в руки эту книгу, думаешь: а стоит ли читать? Уж больно красивое издание – стильное, дорогое, с красивой обложкой – хорошие поэты так редко издаются. А богатых графоманов, да и бедных впрочем тоже, и в Москве хватает на много лет вперед. А тут еще Сибирь, Томск... Нефть, цинк, золото, железо, титан-цирконий, тугоплавкие глины, в общем, полезные ископаемые... Большие деньги...
   Даже послесловие Льва Аннинского не подавило пафосом, ибо авторитетные критики тоже любят гонорары.
   Но первый же прочитанный наугад стих поражает тем, чего не ждешь от поэта, недавно разменявшего полтинник: «Цветут цветы, не ведая о том,/ Чей этот дом –/ Убийцы или палача,/ Учителя или врача…»
   Не обманул критик! Стихотворение цепляет какой-то вневозрастной искренностью, которую можно встретить у юного дарования или мудрого старца, которую мужики теряют или учатся прятать в период здоровой зрелости. Не инфантильность – нет! – просто четкий взгляд на простые вещи, не свойственный смазанному ритму постиндустриального общества.
   А на другой открытой наугад странице – хлесткая сатира на то, что еще только угадывается в завтрашнем дне: «Сколько дел наворотили,/ Но сложилось все вполне:/ Несогласные – в могиле,/ Недовольные – в тюрьме./ И не будьте к людям строги,/ Дни беспечны и легки,/ Обновляются дороги/ И при деле дураки».
   Тут уже начинаешь читать с начала и все подряд – словно беседуешь с мудрым приятелем обо всем понемногу. Споришь и соглашаешься, ухмыляешься и вдумчиво переспрашиваешь, перелистывая пару страниц назад. «Мертвых душ становится все больше,/ А живых – не встретишь ни души…/ Чтобы стать счастливым, жить подольше,/ Надо скрыться где-нибудь в глуши».
   Читаешь и наслаждаешься ясными, до мудрости простыми стихами тонкого собеседника, живущего за тысячи верст от столицы. И невольно ощущаешь себя героем стихотворения: «Избавленный от мелочных забот,/ Он пребывал в безволии и неге./ Стоял июль. А он мечтал о снеге/ И о сугробах вьюжных у ворот».
   А потом уже повторяешь прочитанное наизусть: «Все тише гул. И вот пропал уже,/ И лишь сомненье смутное осталось,/ И так спокойно стало на душе,/ Как будто жизнь еще не начиналась».