В ноябре 2019 года на 10-м (юбилейном) Международном кинофоруме «Золотой витязь», в собрании достойных, народных артистов, режиссеров, лучших писателей, поэтов С.П. России и Российских писателей, случай подарил мне книги Мизгулина. Юбилейный фестиваль был особенно ярок, плодотворен. Литераторы восполнили состав премиантов «Золотой витязь» из Севастополя – уже в город Пятигорск. Под эгидой православия и славянства, под знаменем и гербом России, под девизом « «За нравственные идеалы. За возвышение души человека» проходили встречи, семинары, лекции и выступления. Клир, и мир, — поэты и писатели, актеры и режиссеры священники и представители администрации — приветствовали друг друга, как близкие, как давно знакомые. Удивление и радость, многие встречи, знакомства и открытия, радовали. Так состоялось одно из главных событий — встреча с поэзией Д.А. Мизгулина.

Случилось так что по приезду, все мы, участники торжественного открытия форума собрались в Пятигорском кафедральном соборе. Форум открыли молебном верных. У аналоя со свечами молились священнослужители, иереи Митрополит – и по благословению Патриарха Кирилла открыли форум. Следом за ними, в первых рядах: Н. Бурляев, В. Крупин, В. Орлов, Д. Мизгулин, А. Орлов. И тогда — ещё до начала соборной молитвы и перед всеобщим возжжением свечей, мне чрезвычайно интересен стал этот первый ряд. Кого-то я знал, кого-то нет. Дело мирское, обычное и понятное, этот интерес к первому ряду. «Первый ряд» — так именно и называли недавно лучших из писателей, поэтов. «Писатель первого ряда», «Поэт первого ряда». И все знали, о ком, о каком составе идет речь. Иногда первый ряд называли ещё «обоймой». Звучало гордо, достойно. Несколько даже таинственно. «Обойма»… — «патроны» в обойме все были на слуху и наперечет. На пальцах одной руки пересчитать… И попасть в обойму можно было лишь по таланту, талант — пропуск. Народ определял сам своих авторитетов. Думаю, уверен, что каждый, кто жил тогда в СССР, в то сильное, мощное, (и весьма не простое время) — поймет о чем, и о ком, о каких писателях и поэтах вспоминается… Писатель – он и был честь и совесть эпохи. На деле, на самом деле, а не абстрактная и «всемогущая» партия. Заставшие то время — легко, на память назовут эти имена, звучные, сильные. Не молодые тогда, — они и теперь, шагнув в вечность, у нас на слуху и в памяти.

Форум открыли молитвой. И прекрасный октябрьский солнечный день в Пятигорске, и Утреня, и звон колоколов – настраивали каждого на свой  сольный голос. На ту пору знал я творчество Н. П. Бурляева, и В.Н. Крупина, знал именитого пушкиниста-литературоведа В. Орлова… А вот того, кто был с ними в первом ряду — статного, подтянутого человека, моложаво легко проходившего от свечного ящика — конторки храма со свечами, раздавшего нам свечи на молебен – не знал. «Это поэт Дмитрий Александрович Мизгулин» — сказали. И он так и остался в моей памяти, закрепился навсегда: как поэта первого ряда, протянувший мне свечу на молебен. И то, как он раздал нам свечи – оказалось символично: он и в поэзии со свечой. Пишет, читает стихотворения свои – как свечи на молебен подаёт.

 Увидел, «открыл» для меня поэтический голос Д. Мизгулина, удивительный и неповторимый по звучанию мне – поэт, писатель А.В. Орлов – теперь директор Золотого Витяза, а тогда — один из членов жюри его литературной части «Золотого витязя». Или, если быть более точным так: открыл мне талант Д. А Мизгулина «Бог-случай», «Бог-изобретатель» (говоря словами А.С. Пушкина) — с подачи Александра Орлова. Тогда я не знал ещё, с каким увлечением того же дня вечером, по окончании молебна в кафедральном храме Пятигорска, по завершению основной торжественной части первого дня Форума, я открою книгу «Ненастный день», и такие образы и тропы – найдут отклик в душе. Поведут меня вперед, то извилисто, то прямо. «Тропы» — как литературный термин, и как метафора, и омонимическая фигура одновременно:

«В морозном сумраке белесом

Из дома выйду не спеша.

И в лес войду. И стану лесом

И успокоится душа

Смешными кажутся обиды,

Пустопорожними слова,

Быть может, и правы друиды,

Что наши предки – дерева?

Они всю жизнь свою упрямо

Ветвями – прямо в небеса,

А мы лишь изредка – у храма

Поднимем на небо глаза

Я в лес войду. И стану лесом.

Замру, объятый тишиной,

В рассветном сумраке белесом

Восходит солнце надо мной»

Мы обменялись книгами с автором этого стихотворения, дарственными подписями. Сборники стихотворений: «Ненастный день», «Чужие сны», а книг – более десяти (а недавно, в июне 2020 вышел сборник в одиннадцать томов!) – поистине дорогого стоили. Как не радоваться и не изумлялся, перечитывая:

«…Житейской зимы холода

Пусть сердце твоё не остудят,

О Господе помни всегда,

И он о тебе не забудет!»

…Так что же происходит, наконец, в нашей литературе: почему даже и мы на Форуме,- те, кто единодушны в творческих поисках, чаяниях – так трудно нашли поддержку, — почему мы не встретились раньше? Возможно ли было такое легковесное, равнодушное отношение к литературе «на самом высоком уровне» прежде, в оболганном и поруганном (теперь) СССР? Нет, конечно. Такого легкомыслия по отношению к писателю прежде не могло и быть. «Никак», — как часто повторяли прославленные во святых в своих размышлениях.

Форумы и встречи писателей теперь редки, трудно датируемы и немногочисленны. Витязи юбилейного десятого фестиваля – и прежде  собрались все вместе, — но собрания эти всё неохотней, всё скупей и трудней поддерживаются и спонсорами и государством. Почему же мы, как это принято говорить теперь многими из нас, в просторечье  — до сих пор «не пересеклись»? Ни в ЦДЛ, ни на Комсомольском 13, ни с актерским составом, на Мосфильмовской в Москве… Как же трагически разъединены мы сегодня те, кому дорог девиз Форума «За нравственные идеалы, за возвышение души человека!» Собраться вместе – подобно чуду. И то, что это чудо форума случилось, и мне дОлжно было прочесть Мизгулина – обнадёживает (всё-таки). Читая Мизгулина – находишь избранного однодумьем, находишь попутчика, соратника. Того, для кого «поиски смыслов» и «форматы» не существуют. Смыслы и форматы, координаты и дистанции найдены и определены им давно и прочно. Он и сам – давно и прочно сложившийся художник. Смысл для него – в традициях. Без которых и жизнь — не жизнь в том истинном и подлинном её понимании. И традиции эти – подтверждены его служением поэтическому слову. Не случайно нас обоих объединило и название премии от СП России, которая так и называется Всесоюзная премия СП России «Традиция». Мне она была вручена в 1996-м, Мизгулину в 2007-м году. Так долго ищут сегодня писатели друг друга, и хорошо, если находят. Даже не имею в виду личную встречу. Найти родственную душу стало еще сложнее (как это ни странно). Литература сегодня так захламлена серостью и графоманией. Как много журналов самых нелепых, и как мало хороших, с мизерными тиражами. Пестро и обильно представлены стихотворные строки и в интернете. Выделить, выбрать своего автора сегодня почти невозможно. Как ни странно, но прежде это было сделать проще – отыскать своего автора. При всей той нелицеприятной критике, редактуре, рецензуре, высоких планках требований и сверхзадачах, и прочее, и прочее, — в том кластере, где было всё, и фронда, и вражда, и уважение, но было и главное: высочайшее качество. Критерий художественности был самым главным. Отбирали для издания именно по качеству произведения.

Год поступления в Литинститут у Мизгулина – 1987 г. Окончание 1993-й год. Это те года, когда Литинститут – продолжал быть уважаем и оставался предметом мечтаний многих. Литинститут называли «Элитинститут». Теперь — любой, кто собрал приличную сумму, может выпустить свой журнал, свою книгу. И бумажную и сетевую. Без рецензентов и без цензуры. Случилась трагедия, подлинно трагедия: в нашей литературе не стало отбора. В СССР же, самое первое и самое трудное издание автора начиналось от 50 – 75 тыс. экземпляров. Произошло в литературе нечто подобное тому, что теперь происходит в наших храмах Православных. Прихожане и захожане – всё смешалось, верные и прохожане, —  всем одна честь. Со всех один спрос, по мизеру. Оттараторили исповедь, — и к причастию. В литературе выпустил рыхлую слабую книжку, и вывалил. И хлоп, в дамках. Но веры, по существу не прибыло. Если прежде на Литургиии стояли верные. А под глас «оглашенные – изыди» — новоначальные обязаны были опрометью покинуть храм (отсюда и присловье «носятся как оглашенные») – теперь не так. В храме теперь и неофиты, и верные, проверенные в вере и доказавшие верность вере – все в одном собрании.  В литературе – то же. Не интернету, не книжной лавке «за свой счет» не скажешь: «оглашенные изыди». А скажешь — никто с места не двинется. Но как же затрудняет такое положение – поиск своего автора. Затрудняет — даже и для опытного глаза. Найти подлинно верующего в храме, найти подлинного поэта, писателя в литературе – в наше время почти не реально. То, что предлагают нацбесты и буккеры – часто и вовсе хлопок в ладоши. Единственный.

И вот Форум «Золотой витязь», возглавляемый Н. П. Бурляевым, и встреча с настоящим, редкого дара поэтом!

С грустью подумалось: конечно же, и Мизгулин не читал ни моих книг, ни журнальных публикаций. Так и есть. Это, повторяю, как в одном и том же храме молиться годами, и ни разу не поговорить по душам.

И кто же он поэт, каков теперь поэт первого ряда? Оказывается — единомышленник. Он, тот, который наше трудное время, такое безжалостное, такое причудливое, такое двусмысленное обозначил точно весьма: «Ненастный день» (и даже поименовал сборник), по одноименному стихотворению. Именно «ненастный». Объяснять почему, думаю, не стоит, понятно без объяснений. И именно день. Не год и не эпоха. И, уж, сколько таких дней нависало над Россией. Грозило и ненастьем голода, и самого существования,- бедой и поражением непоправимым. Но дни минули. И ненастья кончались. И синева светила над страной после ливней и гроз, после вьюг и снегопадов – еще счастливей, очаровательней.

Вновь беру книгу в руки. Вот он, «Ненастный день». На разворот обложки – щемящая картина: набережная, морская даль с узкой полосой едва намеченного пирса, — вода, водная гладь до горизонта. Автор, скрестив руки на груди, у гранитной глыбы, на набережной родного Мурманска, или С-Петербурга. Так велика страна, что и Севернее и Восточнее – порой, — всё те же рельефы. Морские бухты как бы дополняют одна другую, как лес на картинах Васнецова.

Но тут — мрамор, морская ширь. И ненастное небо. Небо уже пронизано солнцем. Яснеет, мало-помалу издали, с горизонта. Хоть и неохотно пока ещё. С каким-то видимым, едва ощутимым напряжением. Светлеет. Крепнет надежда и на штиль, и на вёдро. С натугой розовеет и здоровеет этот небесный плес, ободряет и читателя, и меня, — товарища по писательскому цеху, — взявшего в руки книгу. Ободряет надеждой. Как точно книга передает, даже и оформлением одним, и представляет саму суть и смысл. И содержание. Надежда и свет. Уже свет. Хоть еще и не согрели солнечные лучи, эти струи света — серый мрамор. Робок, но уже надежен рассвет.

Что-то Пушкинское, что-то от «Медного всадника» — тотчас чувствуешь. И – Блоковские туманные дали – одновременно. Его: «Ты помнишь, в бухте нашей сонной спала зеленая вода…»… А вот Мизгулин, вернее, как это принято говорить у литературоведов, «лирический герой» Мизгулина, смотрит пристально. И видит. Видит нечто за бухтой, над ней, в вышине. Не «пылинку дальних стран». Но значительное, новое. Откроем сборник, почитаем и поймем, что его волнует, что видит он. Словом, попробуем разгадать поэта.

Видит он, нечто не видимое нам.

Содержание поэтического сборника раскрывает, разворачивает  впечатления о книге. Вот такие строки, несомненно, сами «сотворили» себя сами и создали титульную фотографию. Фотопортрет и образ автора для сборника. На них удивительно точно открылась книга:

«Вострубят ангелы – пора,

И никуда уже не деться

Как будто кто-то со двора

Тебя домой зовёт – как в детстве

Как будто ветер прокричал

Перед последнею разлукой,

Но в прошлом всё – вокзал, причал

И счастье вперемешку с мукой

И полетит душа, легка,

Туда, где обитают души,

За грозовые облака,

Вослед за лайнером воздушным.

Растает боль, исчезнет страх

И груз земного притяженья.

Ослепит солнце в небесах,

Но ты останови мгновенье.

И на секунду оглянись –

Быть может, это всё приснилось:

И это небо, эта высь

Как бы нечаянная милость.

Земные дни во мгле верша,

О небе думает душа».

«Помни последния своя (последние дни), и вовек не согрешишь» — говорили и повторяют нам, грешным, и сегодня старцы в храмах православных. Но каков тон стихотворения. И как же этот тон  – созвучен общему покаянному настроению сборника.

Над  его головой ослепительное сияние. Он сосредоточен. На каких мыслях? На молитве?… Эти строки – раздумья, — как же они близки. И мне, мне самому! И опять с болью та же мысль: как же мы, пишущие, разрознены. До обидного разобщены, раздроблены. Разъединены в своих попытках созидания. Не — потребностью разрушения. Не сарказмом и насмешкой наполняет сердце такая поэзия, как в этих сборниках. Не к зависти или к мести призывают строки поэта (чем так полны сегодня и СМИ и Ф.Б. и «контакты»). А возведение храма души. Внутреннего храма. Восстановление традиций. Укрепление камня. Того, на чем стоят церкви наши. Наши причалы. То, о чем говорят, и на что надежда не гаснет. «Скрепы». И чаяния наши общие, литературные, они, общинные. И должны быть умножены многократно. Стократ.

Однодумье и работа, а не просто ожидание света, когда рассветет. В догадках, в мечтах, в служении и храму, и творчеству. «Где двое-трое» собраны во имя мое, там я среди них» (Мф. 18, 20). И в творчестве так. Подлинная поэзия, корневая её система – всегда в традиции. Ппоэзия – сама, -суть – Традиция.( С большой буквы).  Поэтика, суть которой, – «квинтэссенция» прозы, — вся по большому счету – мысль и чувство. Опора её – в основах, незыблемых. Веками. И тогда она сама останется в веках. «Молчат гробницы, мумии и кости, — лишь слову жизнь дана…» (И.А. Бунин). Таков Мизгулин — в лучших  поэтических сборниках.

Как узнаваемо-больно, и как тревожно перечитывать строки Мизгулина. Скажут «время такое», и будут правы. Но лишь отчасти. Сетовать на время, повторяю, – бессмысленно. Даже наивно. Но вот это стихотворение – одно из тех, которые составляет крепкую живую костную ткань. И нерв сборника. Жила крепкая, русская, — как говорили о сильных русских мужиках – «двужильные». Так и в поэзии. С мускулами, силой души, с той мгновенной духовной реакцией на каждый миг, на каждую прожитую автором секунду:

«… И груз земного притяженья…

 Ослепит солнце в небесах,

но ты останови мгновенье…»

Авторов наше время, — одно из тех, которые «не выбирают», а «в них живут и умирают» — так он и пишет. Читаешь, читаешь, да и остановишься, обомрешь порой от его мысли, от находки. И о том – о чём, следуя мимо, походя, — не пройдешь. И что же это за обстоятельства, которые создают, и являют на свет Божий в наше время — такие книги? Разобраться и в этом тоже — необходимо. Надоели такие модные сегодня игры со стихами, со Словом – игры как бы в кегельбан или в городки. Кинул, попал, и посыпалось… «Готики», «пирожки», «гарики», — односоставные, в одно предложение, даже и в одно слово. Часто за манерностью и жеманностью, «куртуазностью» — пустота. Просто нежелание работать и искать нужные, необходимые формы для развития смысла. На лотках разношерстные мини-книги, «стихи-ру»… Кого же нам сегодня читать, если так редки стали чистые и простые в своей мудрости книги, где набрать чистого воздуха для жизни души? Вернуться Меларме? К Бодлеру? Или, быть может, к Михаилу Кузьмину? Они не нашего духа. Вряд ли они способны вылечить, взволновать или утешить. Желание быть или хотя бы выглядеть необычно в слове и в жизни – в сущности, весьма предсказуемое и обычное желание. Кто-то и в жизни красит волосы в зеленый цвет. Или «тату» наносят цветные, и на лицо даже. Но это не выход. Заметят, да. Но, скорее, с издевкой, с укоризной. Так же и в слове. Сказать необычное и новое в традиции и умение это сделать, — вот что по-настоящему трудно и ново. Эксцентрика – дело нарциссов, самовлюбленных личностей. (Вынужден повторять очевидное, чтобы закрепить и обосновать будущее). Итак — понятно, что времена, собственно, не поругаешь. И потому что — бессмысленно и наивно ругать, горы, или море, тучи в непогоду, или облака высокие, пропускающие свет едва-едва. Или гранитный причал от которого хочешь — не хочешь, а необходимо отчалить, отдать швартовы, поднять паруса… В мир надмирный. Изумляет другое: по словам святых, добра в мире этом более 90 процентов. Лишь 10 – зла. Но, вот именно, зло-то организовано. Даже заорганизовано. Плотно, каменно. Не преодолеть каменных стен. Добро разрозненно, потеряно. И автор поясняет, почему это так. Вот как «типически» говорит поэт в одном из новых своих стихотворений. Он олицетворяет это зло мира в Варавве. Вот две завершающие строфы стихотворения «Выбор»:

«…Имеем ли на счастье право

Верша свой путь в кромешной мгле

Покуда шествует Варавва

По развороченной земле?

Покуда ты, печальный зритель

Не осознал, в который раз

За что тебя простит Спаситель

И от чего тебя он спас»

17.04.2020 г.

…Вот и наш пример: должны были, необходимо должны были состояться встречи наши в поисках добра. В однодумьи нашем с Д. А Мизгулиным. Ещё в Литинституте (по всем расчетам и здравому смыслу). Он окончил Литинститут всего лишь на два года раньше, чем я. В самом «боевом» 93-м. Я – в 96-м. Но и там этой встречи не случилось, к сожалению. Сказано в Писании, как необходимо, как важно не только единомыслие, но и собрание. А ведь поэзия — дело едва ли не молитвенное. «Где двое-трое собраны во имя моё…»… Не только поэзия, но именно и — собрание. Вот и мы, стоявшие тогда, в октябре 19 года, в храме на Форуме, — соборяне. Хочется верить, что едины. Не потеряться бы теперь. Хоть теперь. Когда в годах уже и (хоть и по-разному), но искушены жизнью. «Не искушен – не искусен», — говорят в Оптине.

Уверен, что читателей и ценителей поэзии Мизгулина – немало, не смотря ни на какие препоны и подтасовки рейтингов. Так родственен он по мировоззрению, по настроению, а главное – пожалуй, – и многим в наши дни, родственен всё по той же главной, основной причине: укоренённости в традиции, в вере. Во всяком случае, нельзя считать человека, написавшего такие строки, — дальним, а тем более чужим, где бы, в каком Мурманске или Югре, или в Питере он не находился:

«…Устои рушатся и царства,

И ты, конечно, поспеши,

Прими молитву как лекарство

Для врачевания души.

И, переплыв сомнений реку,

На дальнем выйди берегу…

Как мало надо человеку,

как много надо дураку…»

…Люди, клирики и мирики. Поэты и прозаики. Очеркисты, режиссеры, сценаристы, продюсеры  — собрались вместе на Славянском Международном Форуме Н. П. Бурляева, — и какое соцветье имен! Сколько добрых слов по отношению к человеку «за возвышение души человека» было сказано. Блистательно прочтенные Н.П. Бурляевым — Пушкинское «Клеветникам России» напомнило старый спор, 70-е годы в прессе: «Должно ли добро быть с кулаками»? Теперь и С. Ю. Куняев отчего-то неохотно вспоминает этот давний девиз, «клич». Людям мира. А зря. Разве не обосновано это утверждение многим и для многих, единственно понятно. И. Ильин ещё — в ответе Л. Толстому, его «непротивлению», в труде «Сопротивление злу силою» — написанном в 25 году, изданном за границей, дал такую отповедь притворному смирению и всепрощению, непротивлению, что опросов не остается.

 «Клеветникам России» — и сам есть доказательное, весомое (даже и сам отчаянный бой, если вспомнить всю историю написания этих строк, — и явные, и скрытые детали этого пушкинского шедевра). Вот и Дмитрий Александрович в книгах своих утверждает, что за нравственные идеалы необходимо бороться. Сам показывает пример этой борьбы, — и победы. Потому что нет подлинной победы, —  никому, — и ничему, из чего состоит  бездарное, половинчатое, теплохладное. Или намеренно вычурное. Он весь, Мизгулин, — всё существо его — борьба с пошлостью, с равнодушием.

Так, приходит поэт, дарит два сборника. И ты воспринимаешь эти сборники стихов его – как два дальних верстовых столба, которые намечают и выдерживают верное, Божье направление. К спасению. И нет сомнения: по этим верстовым – выйдешь на верный большак. И дальше – сам… И хоть гешефты и победы давно злом отпразднованы, да не все отдано, не все бесспорно забыто.

К нашему Пятигорскому собранию верных во главе с Мизгулиным и Бурляевым – всех нас привела долгая, десятилетиями работа над словом, над образом, каждый при своём. По этим улицам с каменными дорогами и заборами ходил Л.Н. Толстой. Не раз бывал и нашёл свой  последний час непокорный храбрец М.Ю. Лермонтов, Марлинский, да разве только они… Никак не верится в такие «просто совпадения», в случайность. Любой с радостью поймёт и примет такие «тайные» («водяные знаки») по мистическому выражению В.В. Набокова.

…На 10-м юбилейном форуме были болгары и словаки, югославы и писатели из Иркутска, из Владивостока, из Твери, из Москвы. Невольно сравниваешь Литфорум в России и — в Германии. В сравнении с Россией, с Пятигорском Германия казалась кукольной, не реальной, когда я был там на Форумк Ханца Энцербергера, в далеком августе 91-го года. А «душевность» участников – казалась вымученной, неестественной. Но там поражало это «единодушие» «немецкой писательской среды». Поражала не Европоцентричность, а именно Германоцентричность. Они все знают друг друга, поддерживают, следят за творчеством друг друга. И разницу эту во внимании поэта к поэту, писателя к писателю – не объяснить просто размерами страны. Всё не так просто, тем более в век Интернета. И, кажется, при тех же игрушечно-кукольных разногласиях – там вовсе не шуточно дорожат литературным сообществом. На уровне Правительства. В неметчине, — я не раз слышал о том же от «славистов», — которые просили привезти им русские книги: тогда, в 90-е это была классика. Достоевский и Заболоцкий… Теперь – кто нужен «там»? Кого читают теперь из наших авторов? Даже не вымолвит язык тех имен и фамилий, которые насадили, сделали востребованными-там. И причина здесь не только в личной мотивации и вкусах Вольфгана Козака, в личных его амбициях. Речь вот о чём. Отдельными изданиями книги Мизгулина выходили на французском, английском, сербском, чешском, украинском, греческом, венгерском, болгарском, татарском, белорусском языках. «Отдельными изданиями» — говорит Википедия. Если мы обратимся к списку постоянно переводимых и продаваемых «русскоязычных авторов», мы ужаснемся качеству той «литературы», которая представлена от России. А ею — представлены и все мы в том числе. (Разве – только теперь, когда «Золотой витязь» перешел из уровня Всеславянского поля – на Международный уровень, так и переименован), что-то изменится. Надеюсь и уповаю. Надежда. Опять надежда. Её величество Надежда в пустыне литературы – колодец с живой водой.

У Мизгулина более десяти книг. От сборников лирики, стихотворений, — до прозы (даже детской прозы) — высокого качества. Он издается за рубежом «отдельными изданиями», как сообщает «Дорога жизни», Википедия. Вспомнилось, как в 90-х ненавидели, поносили гордое слово «Патриот». И так уж затаскали это высокого значения, хоть и заемное слово: так его запылили в те годы, превратили в мальчишескую дразнилку. (Едва ли не так же, а может – и безжалостней, чем сегодня – унижено и слово «любовь»). И вот, нисколько не упрощая, говорю «априори», доказательно, с голоса поэта первого ряда:

«Традиция. Вера. Устои.

А нам говорили – пустое.

А нас уверяли – прогресс…

А ныне – усталые лица,

В телевизионных глазницах

Ликует полуденный бес.

Не чувствуя боли утраты,

Живём ожиданьем расплаты

В дыму погребальном конца.

Приветствуем вора и хама,

А возле воскресного храма

Не встретишь родного лица.

Но всё же не кончена битва,

Ведь где-то вершится молитва,

А стало быть, Русь устоит,

Покуда трепещет сердечко,

Покуда мальчишка со свечкой

У скорбной иконы стоит»

 Это Мизгулин… Он всегда неожиданен и неузнаваем. И в бесценных рамках традиции. Он сохраняет и оберегает эти рамки. И в этом его сила, его мощь. Его достоинство.

Молодые любители-читатели поэзии могут возразить: но не всегда же так было, что: «Традиция. Вера. Устои. А нам говорили – пустое»… «В СССР ли так было?» Да, было и так. И в СССР. Особенно ближе к 90-м теперь и не верится. Конечно, не так как прижимают афроамериканцы белых полицейских в наши июньские дни 20-го года. Но и у нас, едва ли не по всей стране, и в Москве, было время, что курсанты в военной форме – опасались появляться на улицах городов, опасались и солдаты-срочники выйти в увольнение в форме. Это у нас, в СССР, стране победившей фашизм. Разрушались именно устои. И именно с тех пор писатели настолько разобщены, не понимают друг друга. И до сих пор ещё старшее поколение помнит это. И в отместку, что ли — настолько мало знают, мало и читают друг друга, что диву даешься. Что уж говорить про обывателя. И работа писателя осмеяна, обесценена. Здесь огромная ошибка, недопонимание. Пропасть преодолевается с трудом. А, уж тем более, – должно знать друг друга современным, большим, достойным поэтам, которые ДОЛЖНЫ БЫТЬ на слуху. Должны быть ИЗВЕСТНЫ- едва ли не каждому. (А не только нашему писательскому литературному обуженному сообществу). Нам и – тем более. Только тогда заработают скрепы, только тогда «Русь устоит» наверняка, — если говорить словами Мизгулина. Особенно это применимо к глубинке.

Неоспоримых, первого ряда поэтов – должны знать и молодые. Не только в силу необходимой  культуры. Хорошая современная литература, поэзия — как прививки от чужестранных навеянных хворей. К тому же -нужны полные основания для здоровой и справедливой гордости. Не горделивости, что есть грех, а — для гордости. Гордиться своей страной и прошлым её. Это то, о чем сказано у Пушкина «Ни за что на свете я не хотел бы переменить Отечество».

Основой, «фундаментом» для работы со словом и впредь, конечно, было и останется – поэтическое слово. Вот почему упомянута здесь Германия, — так хочется знать и помнить, что Мизгулин постоянно издается (не разово!) в Германии, даже – в Америке, в Шотландии, в Японии, — везде. Разве стихотворения, которые блистательно открывают существо русской души, – разве они не сблизят языки и народы? Вот и впрямь: как можно пройти знающему свое дело переводчику — мимо таких, например, названий  сборников Д.А. Мизгулина: «Звёзд васильковое поле», «Новое небо», «Утренний ангел». Даже в названиях — лучезарные смыслы, образы…. А сборники рассказов… А причина? Только ли замалчивание в СМИ даже здесь, в России, только ли недостаточные тиражи. (Это общая наша беда). Ну, что такое 3 тысячи экземпляров на страну? Хотя и это, конечно, тоже хорошо, «тоже хлеб» — как говорили поэты СССР. Но автор в СССР, повторяю, начинался с «крохотного» по тем временам тиража… в 50-75 тысяч экземпляров. И этот тираж, и в самом деле, считался самым малым, под который можно заряжать набор наборщику. Первая книга неизвестного пока еще автора — издавалась тиражом – 75 тыс. А теперь? «И это хлеб» — повторит по-прежнему кто-то. Наверное, да, когда понижена планка уважения. И горько, и обидно.

…В Пятигорске на Международном форуме «Золотой витязь» каждый писатель, поэт посадил «фамильное дерево» в центре города на Комсомольском проспекте. И этим своим участием в добром деле, по словам мэра Пятигорска, — город спасли от непредсказуемой застройки его центра влиятельными людьми. А Мизгулин еще в 2011 году написал такие строки, словно провидел эту нашу кленовую аллею и эпопею города. Он посвятил стихотворение «Аркадию Елфимову» (уверен, что большинству читателей — не стоит уточнять, кто такой Аркадий Григорьевич Елфимов). Больше бы нам таких крупных и творчески одаренных натур, — и радеющих о своей стране, таких как Елфимов. Предпринимателей сильных, прозорливых. И с такой родословной, корневой:

«…И глаза усталые закроя

Буду слышать в жизни неземной

Как шумит весеннею листвою

Дерево, посаженное мной».

Такая вот перекличка больших имен, больших дел и Личностей с большой буквы. С тем же Лермонтовым. С егог волшебным «…выхожу один я на дорогу».

Во многих и многих стихотворениях сборников — находишь это удивительное его предвиденье. О стране, о будущем. ( А это свойство крупного поэта). Даже вот в таких, казалось бы, в «мелочах»…  Таких как аллея, посаженная руками участников Форума. Хотя, какие могут быть мелочи в нашей жизни, всё имеет свой вес и значение. Особенно когда речь в стихотворении идет, ни много ни мало, о главном: о последнем часе. Исповедальное слово. О минуте самой главной, решающей, как учат прославленные во святых. Речь о той минуте, от которой будет зависеть вечная участь человека. В иные пределы ушедшего.

Не гурии, не сказочные сады, райские – кущи, подобие древних Семирамид… Шум листвы посаженного тобой на этой земле древа, дерева — будет главным аргументом достойного вечного отдыха. Только этим утешимся. Как эти строки, пусть и непроизвольно, перекликается с гениальным Лермонтовским «Надо мной, чтоб вечно зеленея, тёмный дуб склонялся и шумел»… Но и здесь, весь в традиции русской, развивая её, Мизгулин идёт дальше. Не случайное, хоть и вечнозеленеющее – должно быть это «древо посаженное мной». И тут тема закольцована, — продолжение того, с чего начиналась статья, со стихотворением «В морозном сумраке белесом».

…Вера (а именно верой православной пронизаны книги Д.А Мизгулина) -… не требует, а только напоминает о главном. О скромности, о смирении, покаянии. И это глубинное покаянное чувство не случайно, оно выстрадано. Кроме того, Дмитрий Мизгулин из рода священников. Наверное, не стоит напоминать, но напомню: священнослужители церкви, наряду с воинами, ратниками, — именно они, священнослужители, – воины Духа всегда особенно были ценимы на Руси. Они не раз спасали, отмаливали страну. Многие из низ них – совместили духовное звание с воинским. Многие пришли с победой с войн Афганской, Чеченской, Отечественной, — и ушли в монастыри. Издавна так было. Из рода в род. В двух мировых. И раньше. И в Афганской, и в Чеченской. Только тот, кто из рода воинов может, имеет  полное право сказать так:

«Богатство, слава – всё тщета

Коль смерть всему итогом

Согреет душу простота

Дарованная Богом»

И не только сказать так. Сказать – было бы мало. Делом доказывает автор свои строки, и десятилетиями — отстаивает свои убеждения.

Читая сборник, поражаешься этой кажущейся «простоте». Глубокой простоте автора. Простота, по словам классиков, –  она-то, как раз — дело самое непростое. «Кто ясно мыслит, тот просто излагает». «Простота – ближайшая родственница ума и дарований», — сказал Ф. Глинка, тот самый Глинка, что воспет Пушкиным.

Есть стихотворения настолько короткие, афористичные, цельные, что право, можно сказать (в прошлом авторитеты бесспорные): — и О. Хаям, и Саади, эти столпы древности, — в моем восприятии — пошатнули несколько строфы Дмитрия Мизгулина. Возразят ли, скажут ли, что не смотря ни на что, в сферах Духовных, в неизвестности пребывать в этом мире в полной тишине и «остраненности» (по Шкловскому) – вот оно, подлинно полезное достоинство. Может быть. Но мы в миру, поэтому – вряд ли.

Докатились, дошли, это правда, и до наших времен подвиги крестьянина – Г.Н. Журавлева, расписывавшего храмы и даже построившего на свои средства в своем селе от трудов праведных храм. Храм от бедняги- подвижника-художника и реставратора, зубами рисовавшего иконы и расписывавшего изгибы куполов изнутри. Он старался остаться в неизвестности. И государи, и князья на Руси — под конец жизни тайно принимали монашество. Дошли до нас и неповторимые проникновенные стихотворения Константина Романова, полные молитвенных состояний, — подписывавшего рукописи загадочным и таинственным вензелем: «К.Р.», тщательно скрывал и он свой талант. Но это, скорее, исключения. Поэта должны знать. Художника и выставки его – видеть. Добро должно иметь полное право жить и творить для всех. И укрепляться. А ведь и впрямь – как донесена была бы до нас и сама Истина, если не до всех, то до многих. Не свершись великие события в Галилее, или, если бы поколениям достались лишь записи палочкой на песке. Но был труд апостолов. Были Ангел, Лев, Телец и Орел, и они совершили должное. Передали Истину в Слове. Не случайно и абзацы Евангелия называют стихами. Было напряжение слова, великое и благотворное. Было распространение, да ещё какое! До сих пор равноапостольных праздник — Кирилла и Мефодия – едва ли основной праздник православия. Помним с благодарностью. Слово – дело великое. И об этом труде в слове много в поэзии Мизгулина. И нужно говорить об имени без ложной скромности. Как выбирать поэта из этой помойки графомании, что теперь празднует победу. Если не по имени автора, то как искать его стихи?  

«Не достойный спасения» — определил, и так назвал статью критик, С.И. Шулаков, в статье опубликованной в «Независимой». Он выделил это в заглавии статьи. Эту, как видится ему, — одну из главных граней таланта в поэтике Д. Мизгулина. Ощущение внутреннего недостоинства перед Богом. И это так. Мизгулин никогда не выпячивает свою самость. Притом, что причины и поводы имеются в избытке. И в поэзии и в жизни, и самые основательные. Смысл и строй, поэтическое звучание слова – не поверхностное, глубинное. А чем глубже колодец, тем чище вода в нем. И вот движение его и жест – отсюда, от глубины его лирики, «бытовых», мирских, а на деле до каждого из нас касательство имеющих стихотворений. Отсюда и особый звук, и покаянный тон. Радоваться и восхищаться Мизгулиным в особенности сможет тот, и тот лишь вполне сможет усвоить и принять его стихотворения, — кто давно (и не условно) ходит в свой храм. Кто постоянен — в храме. В вере. И не просто ходит, а живёт верой. В этом стоянии своём. Кто взращивает и заботится о своей душе. Кто «бережёт» свою душу для сфер высших. Именно эти качества особенно ценились в «старой» дореволюционной дворянской Руси. Даже были легко и навскидку определяемы — в дворянском, священнических сословиях. Вспомним Иоанна Брянчанинова (Игнатия), его стихотворения в прозе, да разве его одного.

…Многие ли стремятся освежить, очистить душу. Освятить её исповедью. Не формальной, а той исповедью, которую называют по-гречески: «метанойя», переменой сознания… Проникновенной. Таким образом, поэзия для Мизгулина – не цветастый хвост павлина, не изощренные мистификации, но — «как огонь у алтаря».

Прославленные во святых предупреждали нас и от самости, что видеть ангелов и чудеса творить — не самое главное в деле служения духовного созидания. Дороже того – «видеть грехи свои как песок морской»… В сферах духовных. И в жизни мирской, бытийной, и душевной. И в жизни духовной особенно, — скромность достоинство — одно из первых. Скромность не поддельная, показная, а выстраданная — достается нелегко. Ох, как ждет и ценит, как (всё ещё) верит народ такой скромности. И сегодня – подлинно чудо такой человек. О таком говорят – «он состоялся» и при том скромен. А в чем же именно состояние, состоявшегося? Ох, как многое готов народ простить такому честному и совестливому человеку. И готов служить ему. Это тот редчайший случай, когда «люди ранга» (по И. Ильину) – Промыслом самим поставлены на свое место. Такие люди редки, не одиноки, но редки. Но они есть. Вот они-то и составляют подлинную элиту. О них говорят в народе – «не за страх, а за совесть», или: «не от мира сего». А о сути, о «внутреннем мире» — так (И. Ильин «Книга тихих созерцаний»): «По чтению можно узнавать и определять человека. Ибо каждый из нас есть то, что он читает; и каждый человек есть то, как он читает, и все мы становимся незаметно тем, что мы вычитываем из прочитанного, — как бы букетом собранных нами в чтении цветов». Таким образом, русский философ определяет плоды чтения. Мизгулин читал так и читает — то, и выбирал из букета – и чтения, и жизни, именно необходимое, что подчеркнуто словами Спасителя: «Душа – не более ли пищи, а тело – одежды?» (Мф 6;25).

В статье «Недостойный спасения», — от С. И. Шулаков в «Независимой» от 19.12.19 г. – утверждается: кающийся спасен будет. И это — тот основной признак полноты веры, который трудно не заметить. (Во след за даровитыми книгами автора – признак удивительный. И тем более — в наше «потребительское время», «ненастное»). И вот как радуга на темном небе, как подарок, даже дар, —  радуга (символ завета и связи между Богом и человеком) – так и книги Мизгулина. Они учат так поднимать взор к небесам, так высоко задирать голову, что – и шапка долой. Ещё точнее было бы сказать: «не надеющийся на спасение». Именно эту высокую радугу, такую «не-надежду» на себя, а надежду на Бога, сердечно, и в художественной, и в поэтической форме — и отстаивает автор. Имеет право. При этом каждый из читателей совершенно уверен, что автор – как раз тот человек, — который, и готов протянуть руку, и поддержать под локоть ближнего. Не только себе помочь. И это тоже читается по его книгам «на раз». И подтверждается делом. Его Дорогой Жизни. Он поддержал нравственно и материально многих авторов. Дал им пищу, надежду и укрытие в ненастный день.

Утвердить в вере того, кто оступился. Захандрил или впал в уныние. «ВСЕ СПАСЕМСЯ!».  «НЕ УНЫВАЙТЕ!» — говорит, кричит нам его Дорога Жизни.Только не теряйте надежды и присутствия духа». Именно так верили И. Крондштадский, Никон Воробьев, Лука Войно-Ясенецкий. Все они именно той закваски «безнадежно-надежных». А без этого главного — нет человека, нет и истинной поэзии, с каким бы причудливо-пестрым сонетом её не пытались продать и расцветить, и раскрасить. «Венки сонетов» — всё это, конечно, похвально, но есть иное мастерство: незыблемой в веках и простой правды, без сентенций и укоризн:

«В тумане зыбком жизни край

И твердь последнего причала

Не плачься и не унывай,

Что на земле досталось мало…»

Так говорит нам поэт. Он уверен в жизни вечной, обетованной. Он ободряет. Чтобы ободрять других, необходимо иметь силу самому. Прежде всего.

Да, но есть и иной путь, есть – то, что называют загадочным словом на ином наречье: «хуцпа». Есть оно – это настойчивое навязывание иной воли, бездарностей «работы» через все СМИ и каналы Т. В. Инета, Ютуба, и проч., и проч. Это окольный, часто даже вероломный путь, — он ведет к успеху гораздо  вернее, надежнее. К успеху шумному, быстрому, иногда – мгновенному, пусть и временному. «Хайп», «Лайхфак»… О ком это? Пелена с глаз спадает тоже очень скоро. «Веро-ломный». То есть — через слом веры, то есть слом себя самого, собственного стержня. Мизгулин – он не то что не ищет, а противостоит всем смыслом своего поэтического дара такому «успеху». Вот почему стихотворения, выделенные автором как «ироничные», — и они сберегают смысл. Ирония у него не забава, не шутка ради шутки, не нарциссизм (как для многих иронистов). И уж тем более даже – не сарказм, не злая шутка. Он всё возвращает «по кругу» к тому же, хоть и невольно, быть  может, — возвращает к теме ранга и достоинства.

«Так ведется исстари –

Есть цари, а есть псари.

Не спеша и деловито

На охоту едет свита.

Только царь взмахнет платочком –

Псарь уже летит по кочкам.

Гул, стрельба, собачий лай –

Берегись, не отставай!

В чисто поле, с косогора

Катится со свистом свора…

Скоро посвист стихнул звонкий-

Царь же между тем – сторонкой…

Все оставили его,

Не случилось бы чего?

Охрани, Господь, царя,

Осади, прошу, псаря»

 — каждый уловит свой смысл. И всякий будет прав по-своему. Но в главном разночтений не будет. Так и «с юмором» – тема уважения и предательства, удачи в «охоте» на полях жизненных, необъятных и – подобострастия. Ненавязчивая мудрость человека, знающего в жизни цену и поясным поклонам, и трубящим охотничьим рогам. «Катится со свистом свора…»

(… Я — только обозначаю грани, различные грани дара поэта. А уж проследить их полностью, наслаждаться игрой света на этих гранях, это наслаждение чтением, — оставлю для искушенного и неискушенного читателя. И это уже будет не «хайп» и не «лайк». Это — перемена смыслов).

Новоявленных минутных «гениев» сегодня хоть отбавляй, их  вытряхивают в СМИ как из мешков крупу. Впечатление, такое, что среди покосившихся дворов и бедных усадеб, среди едва ли не рухнувшей коммуналки — почти оглох и ослеп простой народ от гешефтов царей и псарей. Много раз этот народ покупался и верил почти гротескным персонажам чиновничьего ли, литературного ли разбора, их собраниям и их обещаниям. И всем вкупе, и персоналиям. Не нашего духа, и не Божьего эти «обещающие». Навязывают всяческие салонные вылощенные сборища и сколько издано их кощунственных, вылощенных «шедевров» на мелованной бумаге – а содержания нет. Сколько я знал и знаю хваленых имен и персоналий, которых лучше бы не знать вовсе. И вот пример исцеления, в чем-то даже прозрения: Д. Мизгулин. О любви. Не могу удержаться, чтобы не поднести к свету, не рассмотреть и эту грань:

«…В пустых глазах застыла мука,

Речей полночных глупый вздор.

Любви не помню. А разлука

Волнует сердце до сих пор»

В четырех строках – едва ли не вся жизнь. И сожаление о потере, и надежда, на встречу, и без самооправданий… Много. А вот иной ракурс, и он тоже неповторим, как и неоспорим. И тоже о любви. Большой и вечной, как этот мир. Сколько печальной самоиронии, от которой никуда не скрыться, не спрятаться, не залечь в сугроб по-медвежьи. Жизнь есть жизнь. От правды этой жизни — глаза не отведешь. Зазывной, как глас русалок, как песня Сирен – но не страшен Одиссею искус богатства, славы. Он сам себя привязал к мачте – Богу. И Бог держит неотделимо. А вот с русалками этого мира справиться посложнее. Он не шагнет за борт на призывный их зов, не просит друзей развязать узлы, которые скрепили его и с плаваньем, и с кораблем, и с прожитым прошлым, и с друзьями. Корабль держит курс в Небесную Итаку. Но как дается это плавание в миру, чего это стоит, читаем в подтексте:

«И долгожданный миг настанет

В тиши печали вековой:

Я выпью водки после бани

И снова обрету покой

В лесу озябший леший бродит,
Русалки спят в оковах льда;

Любовь приходит и уходит,

А выпить хочется всегда»

Зов Сирен… Так лечили сердце многие. Не перечислить… Баня. Рюмка. Передышка. Потому что «Магомет перехитрил в Коране, запрещая крепкие напитки». И опять в традиции, но опять по-своему и через себя эта трагикомедия любого человеческого сердца. По-своему (заострю здесь). Не по лекалу. И именно это и ценно, и это новый луч и вновь иной отблеск. Хотя, быть может, и вызывающе смелый. Как говорят, «война войной, а обед по расписанию». Но применимо ли это к «отношениям». Это же так сложно… Применимо. И только опытный глаз, и чуткий слух увидит, чуткое ухо услышит подлинную суть. И улыбнется, с горчинкой-печалинкой…  Глоток крепчайшего коньяку не вылечит, нет. Лечит только время. Уж мы-то знаем. И улыбнемся потаенно: и автор знает, раз он пишет так. И по этому – здесь у автора с читателем – тоже общий полюс. И от этого он нам еще ближе, даже родней. Он читателю Друг. По счастью, и по несчастью.

…И вот для того, чтобы узнать, познакомиться с поэзией с такой поэзией, я обязан был победить в конкурсе Всеславянского (теперь он признан Международным) – «Золотого витязя»… Да ради только этих книг стоило участвовать в конкурсе, побеждать и ехать-лететь в Пятигорск.  Так выстоявшие в поединках ратники, наверное, выбирались князьями русскими в давние былые времена. Чтобы «испить шеломом Дону великого». Так отбирает финалистов Н.П. Бурляев. Дмитрию Александровичу – Н. П. Бурляев вручил Золотого Витязя.

Ни много — ни мало, но такова задача на текущий момент, и это главная задача Витязям: объединиться в подобие Пушкинского литературного лицейского «прекрасного союза». Или, как среди композиторов в былые времена — «могучей кучкой» (так с юмором назвались они). Или «средой» художников-«передвижников». С выставками, которых, после их объединения, — уже не могли не заметить. Не могли игнорировать их. И тогда сам В. М. Гаршин вынужден был написать о передвижниках как о состоявшемся явлении. Золотой Витязь – тоже явление. Бог даст таким объединениям и своего Гаршина. Каждому – своего. (Не путать с Бунинско-Купринскими «средами»») … Сколько же можно «не выпячивать себя» и терпеть. Не противостоять столь безыдейным, а то и безответственным вывертам этим «лучшим пиитам современности», выступающим в Сатириконе, на Винзаводе, в Гоголь-Центре, и проч… А по сути – компиляторам, не поэтам. Насмешникам. Не смотря ни на что, ни на какие «ненастные дни» ни на какие угрозы, — это, конечно, просто необходимо: ратно двигаться вперед, собирать наших «Витязей». На «Югру», на «Очарованный странник», плечо к плечу…

Читая, сопереживаешь. Узнаешь свои переживания. Кто пожил, тот поймет. Энергия читательского сопереживания – это энергия «узнавания», применительно к себе. Но вот – самоирония, — на это решаются не все. Самоирония свойственна крупным характерам. Все знают и понимают прекрасно, что если человек крупный, состоявшийся – если он и допустит шутливый тон – то от него ничуть не убудет. Даже прибавится. Самоирония – как известно, тоже была одной из основных черт старого русского дворянства. Теперь это почти утрачено. Так редко. И все же воодушевляет. Тому, кто умеет в нужное время и в нужном месте пошутить – доверяешь. И улыбка, и шутки командира — воодушевляет воина…

По завершении сборника «Чужие сны» — я открыл аннотацию Л. Анненского. Говорить о поэте и поэзии после Л. Анненского — трудновато. Слово Анненского веское, авторитет его велик. Вторить Анненскому – это как если бы есаул устроил смотр кавалерии, эскадрона – в след написавшему отчет и давшему заключение на смотру – самому генералу. Но чем глубже я вчитывался, тем полнее и весомее становилась радость. Именно поэтому и есть что добавить, и по рекогносцировке и по вносу – выносу боевого знамени на поле боя и с поля боя.

Думаю, что мне удалось показать, как применимо к поэзии Д.А. – можно сказать — от Тютчева по отношению к автору: «В лунном сиянии слово живое, ходит, и дышит, и блещет оно». И всё же главный мотив лирики, по его собственному выражению: «географии души» — всё та же: Вечность. Даль и соотнесенность с этой далью и мировой звездной вечностью – душа человека. Тот кантовский императив: «звездное небо надо мной, и нравственный закон во мне». Именно поэтому, повторяю, — до поэзии и лирики Мизгулина, конечно, необходимо дозреть. Повидать и пострадать…  «Припоздниться» невозможно. Цена его возрастает с годами, как цена выдержанного вина. Как не оценить такие краски, тот инструментарий, которыми «пользуется», а точнее сказать — которым живет, органично движется его Слово. Помню и тогда, на «Золотом витязе» — едва не пропустил одно из самых главных мероприятий Витязя – «Красную дорожку» номинантов. Утонул в рифмах и образах. Ну, можно ли пройти и не остановиться, не остолбенеть, — мимо такого:

«Нисходит он во мрак метельный,

Нагой и тихий – налегке.

И остывает крест нательный

В его немеющей руке…»

Что же важнее этого? Нет ничего. Даже Красная дорожка номинантов.

Прошу заметить, в чем считывается мастер высокой пробы (стихотворение «Служили вещи человеку»), — поэт не просто видит, слышит, чувствует «крестоношение», а оно как бы само находит его. «До конца, до смертного креста пусть душа останется чиста» — сказано незабываемо у Рубцова… И в четверостишье — мрак не смертельный, а именно — метельный. И за этим определением много чего стоит. Вьюга заметает человечьи следы, но поэзия остается. Живёт в веках. Наперекор всему. И, как, повторяю, предметно точно дан этот последний миг… То, «ради чего всё», «…а так ли, верно ли оценил дар Божий человек, жизнь ему подаренную Богом?», — и это, и всё остальное — за скобками останется. Чувствуешь до мурашек… Хочется цитировать и повторять. Но вот беда – слово имеет цену именно в контексте целого, а весь сборник не перепишешь, как не хотелось бы всё переписать и всё учесть. Но «И грянет мороз поутру…», или «Поземка гонит со двора листву заснеженных прощаний….». Или «Небесной силой наделен, смертельной жаждой жить. Народ молчит…». На антитезах можно построить смысл, как оказалось, державный. И получилось. Многие ли рискнули бы так сказать? Или о творчестве, осознании стихов поэтом:

«Светлеет мрак полночных туч,

Недолго жить ночи:

Соединится солнца луч

С мерцанием свечи».

Поэты, конечно, поймут мой восторг. Точнее и не определить. Это сложное состояние, именуемое высоким словом: вдохновенье. Которое, шутя, Пушкин называл так «не продается…» ни за какие деньги. «Но можно рукопись продать». Многим, однако, в наши дни – осталось лишь то, что не продается. Так поругана и намеренно обмирщвлена (если не умерщвлена!), принижена сегодня даже высокая поэзия.

…Едва ли не каждый критик считает себя человеком искушенным. Наиискуснейшим. И действительно, для того чтобы критиковать и разбирать, необходимо иметь дарования завидные. Самоуверенность и смелость. Различать он должен уметь и тоны, и обертоны. И повороты настроений. И рифмы перекрестные, и живые, и мужские и женские, и архитектонику – и то, и построение сюжета – которое ведёт идею, — всё он должен видеть и уметь расписать. Знать отлично должен и сиюминутную политику, и помнить всегда — чем отличается ямб от хорея. Пятистопный ямб от анапеста… Но читаешь порой такую критику – и видишь что критика эта, как бы помягче сказать: «оккультная». Она — от «культурных революционеров».  А живая строка – даже если она бьет наповал открытием нового в традиции (что особенно ценно) – им не ведома. Или живо играет в ладони слово, упрямым щучьим напряжением, блестит серой-серебряной спинкой. Но они остаются холодны такому движению, – что такая критика увидит? Расскажет о чём?  Дар поэта не в этом, не в знании и арифметике. Не в схоластике, не в начётничестве, ни даже – в алхимии «процесса». Иногда, и чаще всего» эти знания даже мешают, сковывают. «Профессор, снимите очки-велосипед…» — говорил им Маяковский. «Дар поэта — ласкать и корябать…», — утверждал Есенин а сам себя называл он называл так: «я… лишь божья дудка». Мизгулин может и хитро, и мудро, и это тотчас видишь. Но он не желает так. Критерий сердечности и живого неподдельного чувства для него важнее всего. И ведь как странно, что приучили нас эти «культурные революционеры» -профессора сочли нужным подчиниться мудрецам литературного Сиона. а теперь и вовсе, и в критике. Сплошь молодые, поначитавшиеся. Блогеры, А не критики по сути. Думают они так, во всяком случае, ближний им круг — что если усвоишь «приемы и размеры», запомнишь правила плетения «венка сонетов» заученные – то вот ты уже и поэт. Нет, господа. Настоящий поэт – это редкость. Это штучный товар. Поэт – это состояние. Души. Сердца. И сердце его светит и жжет как та свеча на молебне перед иконой. Он должен уметь видеть «Чужие сны». Даже чужие. Различать и внутренне переживать все, а в особенности «Ненастные дни». И главное для поэзии, чтобы сердце такого поэта не остыло. Чтобы не смогли остудить его ни наши неустройства, ни крамолы, ни дешёвая критика блогеров или всезнаек-профессоров. Никто не друг и не брат из советчиков. Верить можно только себе, собственному своему состоянию.  

Как-то написал один достойнейший, трагической судьбы поэт: «У поэтов есть такой обычай, в круг сойдясь оплевывать друг друга». И все ему тотчас поверили на слово, поддались обаянию таланта Д. Кедрина. Но какая радость, пусть и за полночь даже, после блистательных мероприятий и знакомств, — вернулся я в номер, чтобы продолжить изучать «географию души» раз и навсегда открытого поэта. Какое там «вкруг сойдясь…»… И ведь как это странно устроены мы, люди, —  если ближний не выпячивает себя сам, не «пялится ширше неба», как мужик в эпистоле одного из наших поэтов-классиков, —  то его вроде как бы его и нет для нас. Не существует. И если он не лезет вперед, работая локтями или «не празднует блистательно каждый день», не пытается ослепить актерскими талантами всех напропалую, — словом, если не навязывается, то обыватель и не склонен предполагать в этом человеке дары незаурядные. Между тем как опыт учит нас (всю жизнь, до самой зрелости) совершенно обратному. Лев Толстой говорил что человек есть дробь. Числитель – то, что он собою представляет, а знаменатель – то, что он сам о себе думает. Вот и здесь, поразил и убедил вполне тот арсенал, собрание наград, орденов и регалий. Заслуженных, конечно, в полной мере. Я (редкий случай) — узнал о том, что и так бывает в мире, хоть это едва ли не исключение из общих правил. Но теперь узнаю, что всё-таки бывает. И так бывает, что человек, при всей его скромности — соответствует статусу. Вот одно из новых стихотворений, которые он, Мизгулин, прочел при вручении ему «Золотого витязя» в Пятигорске. После Красной Дорожки Лучших из Лучших, по слову опять-таки Николая Петровича Бурляева:

«Суворов».

Увы, уже не та столица,
Но он-то помнит те года:
Ведь с ним сама Императрица
Была почтительна всегда.
И дело вовсе не в наградах,
Он не желает, не привык
Во фрунт тянуться на парадах
И пудрить выцветший парик.
И на ветру торчать без толку
С каким-то долговязым пажем,
К груди прижавши треуголку
С пропахшим порохом плюмажем.

Ему ль, солдатскому герою,
В тщеславной суете сновать?
В мундире прусского покроя
Душе российской не бывать!

Пока течет спокойно время,
Живет в угаре кутежей
Бездарное, тупое племя
Корыстолюбцев и ханжей.
И мнится им, что в этой жизни
Они познали все сполна.
Но им Россия — не Отчизна,
Для них не Родина она…

А в нашем мире беспокойном
Опять война, опять пальба,
И будет выбирать достойных
Не император, а судьба.
И станет жалок и бессилен
Дурак в чванливости своей,
И позовет тогда Россия
Своих опальных сыновей!
И побледнеют в страхе лица,
И дрогнет в зеркалах заря,
И понесутся от столицы
Во весь опор фельдъегеря…

Ну а пока — пора иная.
Качает маленький возок.
Не спит, о чем-то вспоминая,
Продрогший до костей ездок.
Склонившись, задремал возница,
А кони продолжают бег…
Когда-нибудь, да пригодится
России умный человек!

Услышали мы это стихотворение от самого Дмитрия Александровича в Пятигорске, при вручении ему «Золотого витязя», — и сорвал овации. Услышали, и внутренне ахнули его «Суворову»: да ведь это именно про наше время. И он, сам автор, быть может сам того не сознавая, — про себя самого написал. И прочел. О себе. Понимает ли сам он это, подсказать ли ему?

Он – и Заслуженный экономист РФ, и почетный житель Ханты-Мансийска. Лауреат премии им. Д.Н. Мамина-Сибиряка (2004), Лауреат премии Петрополь (2005), Премии «Традиция» (2007), Лауреат премии Б. Корнилова… Награжден Орденом Дружбы….Президент Литературного фонда «Дорога жизни». И, конечно, имеет на все эти, не вполне перечисленные здесь награды, полное право. Обилие даров от Бога, которыми наделен человек — далеко не всегда позволяет иному — и помнить, что «иная мера человеческого суда, а иная – Божьего». И вот перед нами человек успешный во всем, наглядный пример того, о ком говорят: «Бог леса и то не сравнял». Есть высокие, есть и поменьше. Но следует признать, что есть избранные. Меряй любой мерой, перемеряй глубину – не верится, дна не достанешь. И с изумлением остановишься тогда. И порадуешься. Ведь так: ино — понимание необходимости тишины и сокровенной молитвы монаха в пУстыньке – и ино — понимание ДЕЯТЕЛЯ, того, кто весь на виду. На виду мира сего. И он – ох, как не прост, этот мир. Но и среди суеты, среди неустройства и раздрая нашего трудного, труднопреодолимого  – я вижу его настоятелем большого литературного дела. Не монастыря, конечно, но в литературной – среде руководить, пожалуй, потруднее будет, чем на большом приходе. Люди разные. Часто с непростой, сложной судьбой. Но вижу я так, что находит он в стихах, в творчестве, в написании новых и важных строк – отдушину, опору. Этакие золотые костылики – или «посох Зрячий», — если сказать словом В.П. Астафьева, то что держало его, страдальца и мученика-писателя, печальника за землю  русскую, на верху, не давало в болоте осесть. Не давало утонуть. О том же говорил и поэт, дважды герой, Георгиями отмеченный, Николай Гумилёв говорил не раз: поэзия помогает выжить достойно… И он создавал  стихотворения, даже на войне, на передовой. В окопах1-й Мировой, и признавал, что его спасали его от «страха и скуки войны». Здесь видится крепкий узел цепкого авторского, лирического героя наших дней. Состояние. И по-мирски и по-человечески. Именно мировоззрение делателя, созидателя. («А делателей мало» — сказано в Библии). Видится, что очень ему не просто жить. А и при всем при том, не забывать многое и многих. И ДЕЛО ДЕЛАТЬ. Делать всё, что может.  Можешь – работай, а не только будь сиделкой да нянькой собственной душе. Вот в чем нынче видится подлинное геройство. Делать дело явно, цельно и мощно. Делать, ни смотря ни на что, даже в те долгие, и, быть может, тягостные минуты, «когда не требует поэта к священной чаше Аполлон», как у Пушкина…

Не требуется (пока), видно и Суворов Павлу-императору. Скудно живет Россия. Трясет возок Суворова-Рымникского, генерала-фельдмаршала. Многих орденов Славы кавалера. И за ним уже – Измаил, и много-много во славу Отечества выдержано.

Аксиомой принято Евангельское: «Кому много дано, с того много и спросится». И это так.  Люди даровитые платят иную цену, несоизмеримую с той ценой, которую платят, грешные…  прозаики, эссеисты… Эгоисты-журналисты, очеркисты. Литературоведы – исследователи судеб. Не поэты. И как тут не вспомнить ахматовское, «А вы как думали?… Талант – это губитель. Талант – это зверь». Удержать «зверя» устоять самому в своем таланте не всем дано, Не многим. Не обнесенные круговой чашей верные литературе, знают на примерах судеб близких писателей, друзей-товарищей, как разрывает пишущего человека «мир и лира». Творчество и вера. И особенно –даровитых. Многие из тех, кому «даден» был дар – не всегда удержали, не приручить, не смогли удержать этот дар. Признак того, что поэт устоял – умение радоваться успеху ближнего. Это есть у Мизгулина.

Читая, изумляешься его эпитетам, схваченным мгновениям, положенным в строки. Найденным сравнениям, метафорам и гиперболам. Здесь должен быть особы слух.

И с тем, что слово (всё же) — было и останется тайной для многих, тайной недоступной, — которую не всякий почувствует, разгадает, и тем более применить к бытию сможет. Тайну слова эту, по словам И.А. Бунина, охраняет дракон о семи головах. Но именно по этой причине и дорога смелость. Эта смелость не по лекалу. Смелость в традиции поэзии автора. Но дается это понимание, это одоление дракона – очень не легкое дело. Долгим воспитанием вкуса, чтением хороших книг и раздумьем.  Лишь сильный и состоявшийся  дает добровольное согласие нести эти вериги тайно всю жизнь. Тот, кто далек от литературы не понимает этого. Непонимание чужой боли и оставленных ожогов – от блогеров и зоилов-критиков. Иногда – на всю жизнь… Так что же это за человек не от мира сего, цель жизни которого не набить карман до отказа, не наметать валютной икры в офшоры, с той целью, чтобы залечь на дно (ведь уже это одно непонятно для многих, с этим одним – уже перед нами незаурядная личность, исключительная). И объяснение, в сущности, простое. Объяснение то, что человек подлинно принадлежит к элите. Он и есть та самая элита, не выдуманная, не самозванная, а подлинная элита. С тем убеждением и пониманием судьбы и родины, за которые мы так ценим И. В. Киреевского, А. С. Хомякова, братьев Аксаковых, Ф.В. Чижова, Ю.Ф. Самарина и других. Они элитарны своим пониманием России. Родины своей. Элитарны: А. С. Пушкин и М. Ю. Лермонтов. Ф. И. Тютчев и Н. И. Языков.

Элитарно его сочувствие и помощь друзьям-подмастерьям по литературной мастерской, элитарно не самовозношение. Элитарна сердечная простота. Элитарен талант поэта, соратника и сотрапезника (по Платону) – соработника общей идее мира. Соработничество. Творцу. Его замыслу об этом мире. Собеседника через книгу, с которым не скучно никогда. Элитарно его желание помочь ближнему. В том числе и издать книгу едва знакомому человеку, если  он увидел подлинно дар. Элитарно его острое чувство грани между достойным и пошлым, и тот внутренний порог, что возможно, а что не приемлемо ни при каких условиях. Его органичная черта: сторониться пошлого.

В сущности, что такое элита? Элитарный человек – это тот человек, с которым хочется немногословно, пусть и очень редко (чтобы не отвлекать лишний раз), — откровенно поговорить по душам. Или просто помолчать. Прочесть друг другу хорошие стихи. Подсказать фильм, музыкальное произведение, которым был удивлен, которое обрадовало. За такого человека всегда вступишься и постараешься отстоять в любом конфликте. Потому что он – редчайшая редкость. Да простит мне читатель «тавтологию». Он — достояние своей страны (от слова «достоинство»). Вот, собственно, и весь секрет, поэта Мизгулина, вот и всё… Что-то нами угадано, что-то разгадано и впрямь.

Остальное вы найдете в его творчестве. Вот один из неизданных пока ещё его стихов. Накануне нашей трудной, пугающей и сегодня, а во время написания этих стихотворений – и вовсе грозного будущего. Неизвестного нам вируса covid-19. (Траурным и трудным карантином по короновирусу – Великим постом, канун Пасхи, он,объединитель, ненавязчивый командир, легкий и простой собеседник, — вот послушайте, почувствуйте глубину. Стихотворение называется… «Выбор». Выбор. Ни много, ни мало. Выбор чего? «Вонмем», как нас учат каждый день на церковных службах):

«…Жаждут быть святыми лиходеи

Ждут Иуды царского венца,

А Иосиф из Аримафеи

Выполнил работу до Конца…

…Так и ты, не жалуясь, не мучась,

Заверши труды свои сполна

Не переживай, такая участь

Нам с тобой Спасителем дана

Помни как по вечной Иудее

Смертною тоскою опалён

Шёл Иосиф из Аримафеи

К Понтию Пилату на поклон»

(дата создания стихотворения — 18. 02. 2020.) В самый разгар пандемии. Никто не знал ещё тогда, чем она кончится. Пик болезни, нехватка легочных аппаратов… О чём это он? Да о главном, конечно. О выборе. Но – до выбора ли тут. Инфлюэнца… Хуже она туберкулеза, или черной оспы, или сравнима. Вот что занимало ум и все — и силы, и помыслы обывателя. «Выбор». Кажется, не время выбирать. Ноги бы унести.

А зачем шёл на поклон богатый, уважаемый в Иудее человек к Понтию Пилату? Зачем тот, у которого всё было, кто ни в чем, собственно, не нуждался, зачем он рисковал жизнью и всем что имел и жизнью своей? Всем за что боролся, что берег для потомков: богатством, семьей, узами брака, достоянием всей жизни своей, зачем? Казалось бы, живи да радуйся. Смотри на солнце, попивай драгоценное дорогое вино из золотого ковша… А он шёл выкупить тело Христа у Пилата. За любые деньги. Свои деньги. Он шёл и рисковал. И — конец! К кому он шёл? К непредсказуемому наместнику, ставленнику Рима всемогущего о ту пору наместнику. Он шел к тому, кто не скрывал презрения к этим подданным, которые даже и не его крови. Зачем он так рисковал, зная всё это? Никодим, тоже член синедриона, тайный ученик Христа ждал Иосифа в потайном месте. Шел Иосиф — единственно для того, чтобы обвить пеленами тело Богочеловека. Выкупить место и предать достойно земле, среди всех презирающих и ненавидящих — сделать своё назначенное дело. Не смотря ни на что, ни на какие препоны-угрозы. Сказано: «Ему назначили гроб со злодеями, но он погребен у богатого». (Ис. 53-9). И кто или что же были в силах и в праве помешать ему? Кто же был в состоянии остановить Иосифа из Аримафеи? Вирус чумы? Проказа или «covid-19»? Кнуты и копья легионеров? Контуры величайшей грозы и ужас землетрясения. Нимало. «Выполнил работу до конца» — как известно. Так и сказано поэтической строкой. Остальные разбежались «…и рассеется стадо твоё». Так было сказано пророчеством. Завет исполнила именно элита. Иосиф и Никодим.

Думаю, даже уверен, что не случайны эти строки поэта об Иосифе из Аримафеи и великом деле его, без которого не узнал никто и о Воскресении. (Тело Богочеловека могло быть сожжено, брошено к месту последнего пристанища Иуды…) И то что стихотворение так вылились они именно Великим постом, накануне Святой нашей Пасхи. Когда были закрыты храмы при общей угрозе эпидемии-пандемии вируса и в общем рассеянии, полном, казалось, «поражении… («и рассеятся стада»). Тогда уже — непонимали серьезность общей угрозы, общего нашего будущего, – написание таких строк дорогого стоит. Несомненно.

Нет, нет, как хотите, дорогие друзья-читатели, а я говорю об элите. Не о представителе номинальной элиты, повторяю, не зазвездившихся в себе самих, а о подлинной, — быть может, самим Творцом избранной. «Выбор»… Сильное название, многозначное стихотворение с несколькими неизвестными.

Свой выбор Мизгулин сделал давно и крепко. Это тот стержень, который дает право поэту говорить так, чтобы все услышали. Быть услышанным редкое право. Желаю автору – услышану быть именно всеми. И всегда.

И скорее, поскорее, заранее, и уж обязательно до времени, пока, как в старославянском тексте сказано о раскаянии Петра-Камня – «и кур взгласи!». Трижды…

автор: Василий КИЛЯКОВ

Статья на сайте издания "Литературная Россия"