У книгопродавцев поэзия нынче не в моде. Поэты теперь продают свои сборники только на выступлениях и соответственно в тех городах, где выступают. Поэтому редкая книга, изданная где-то за Уралом, добирается до столицы. Интернет не в счёт. Там "лайки" и отзывы ляпают по принципу "ты мне — я тебе", не читая. На модных электронных гаджетах стихи как-то тоже не особо читаются — там закладочку не сделаешь, понравившуюся строчку карандашиком или ногтем не отчеркнешь, чтобы потом перелистнуть, вернуться, осмыслить. Вот и варятся региональные поэты в собственном соку, не узнанные не раскрытые для других регионов России, а столичные ценители и критики вынуждены довольствоваться тем, что иногда можно выудить в завалах коммерческой макулатуры.   
Мне в этом плане повезло. Десять лет фестивалями по стране мотаюсь, а в Западной Сибири — так и вовсе имею собственного поставщика хороших книг. Почетный гражданин нефтяного городка Пыть-Яха, азербайджанский поэт, но русский писатель и переводчик Княз Гочаг периодически присылает мне книги, изданные в Тюмени, Ижевске, Ханты-Мансийске. А этот сборник приехал ко мне поездом Нефтеюганск — Москва, хоть и был издан в Санкт-Петербурге.
   Культурный спор двух столиц давно превратился в серию монологов, по крайней мере, в литературе. Какие-то книги печатаются и презентуются исключительно в Москве, какие-то в Питере. При этом северная Пальмира в своем снобизме старается не замечать первопрестольную (и первопечатную), а кичливая золотоглавая игнорирует изыски невских пиитов. Впрочем, книга новых стихов Дмитрия Мизгулина может считаться питерской только по упаковке и адресу издательства. По духу, по смыслу, по сути своей стихи в ней собраны самые что ни на есть сибирские.

Ещё сугробы в пол-окна,
Ещё медведи спят в берлоге,
Но сердцем чувствую — весна
Вот-вот покатит по дороге.

   Тонкая ажурная вязь простых, но четко подобранных слов. Каждое как будто золотым гвоздиком прибито. И образы тоже вроде бы простые, но будто из детской сказки принесенные — понятные, ясные, четкие. В них есть что-то от великого Рубцова.
Впрочем, близость к Рубцову, в стихах Мизгулина вряд ли случайна, даже если сам автор ее не признает, не выпячивает.
   Дмитрий Мизгулин — поэт русского Севера. Родился в Мурманске, учился в Ленинграде, живет и трудится в Ханты-Мансийске. Правда, успел поучиться и в Москве, в Литературном институте. У него даже Средиземноморье какое-то северное получается. Вот, например, в стихотворении "Афон":

Здесь до небес — подать рукой
И приходящие народы
Не потревожили покой
Извечно царственной природы.

   Только тот, кто хоть раз бывал в Заполярье, знает, что там, на высоких широтах небо кажется намного ближе — действительно, "рукой подать". Может, от этой постоянной близости неба даже это стихотворение о южном путешествии заканчивается теософической моралью:

Краси — по-гречески вино,
И мы с тобою пьем красиво.
Здесь не нужна крутая ксива,
И кто ты — Богу все равно,
И с кем ты — Богу все равно,
Когда ты с Богом заодно.

   Тема веры вообще золотой нитью проходит через практически все стихотворения этого сборника. Веры в утраченные идеалы, веры в дружбу, в справедливость…

А жить так просто на Руси,
Чтобы достичь пределов рая.
Не верь, не бойся, не проси,
Земным вождям не доверяя.

Держись подальше от царей,
И не играй с судьбою в прятки,
И будет голова целей,
И душу сохранишь в порядке.

Не предавай, не унывай,
Куда б не вывела дорога.
И никогда не забывай
Везде и всюду славить Бога! 

   Это стихотворение я привожу целиком, потому, что оно, на мой взгляд, передает идею всего сборника. Конечно в книге нашлось место и бытовой иронии и социальным мотивам. Вообще стихотворения подобраны очень профессионально, когда с первой страницы до послесловия можно и нужно читать все подряд, как поэму, многоплановое, разноцветное, но единое произведение.
   Но по сравнению с предыдущим своим сборником лирический герой хоть и остался мудрым романтиком, горячим борцом с несправедливостью, но стал чуть спокойнее, философичнее. В "Чужих снах" не видно задиристой басенной сатиры поэта-бунтаря, как, например, в стихах Мизгулина из альманаха "Часовые памяти":

И вечно бредут вслед за ним мимо гор, мимо сел.
Но дремлет пастух, и бессильные свесились руки.
И тянет отару тупой, своенравный осел,
Не зная, куда и свернуть от назойливой скуки.

   Здесь всё бытовое и социальное, прошлое и настоящее воспринимается немного отстраненно, будто во сне.

Стоял в одной шеренге,
Равняясь на вождей.
Считал чужие деньги,
Учил чужих детей.

   Уставший лирический герой и сам отстраняется от мира, от окружающих.

Не надо любви и участья:
Мне это уже ни к чему!
Какое же все-таки счастье —
Немного побыть одному…

   И в этом одиночестве, в этом стремлении к Богу появляется вдруг угрожающее пророчество:

… В преддверии последних сроков
Не слышим слов, не видим снов,
Своих не слушаем пророков,
Чужих приветствуем волхвов.

Молчим, речам вождей внимая,
Нас поглощает пустота…
И мы давно не понимаем,
Что мы не те, что Русь не та,

Что, обретая постоянство,
Не замечаем смертный тлен,
Что Богом данное пространство
Исчезло в вихре перемен.

И рухнут выси небосвода,
И грянет грозно трубный глас,
И равнодушная природа,
Легко вздохнув, исторгнет нас.

   Помните лермонтовское: "Наступит год, России черный год…"? У пророка Лермонтова сбылось. Хотелось бы надеяться, что слова поэта Мизгулина останутся грозным предупреждением. Ведь предлагает же автор спасительное:

Житейской зимы холода
Пусть сердце твое не остудят,
О Господе помни всегда,
И Он о тебе не забудет!