В ноябре 2019 года на 10-м (юбилейном) Международном кинофоруме «Золотой витязь» в собрании достойных народных артистов, режиссёров, лучших писателей, поэтов России случай подарил мне книги Мизгулина. Юбилейный фестиваль был особенно ярок, плодотворен. Под эгидой православия и славянства, под знаменем и гербом России, под девизом «За нравственные идеалы. За возвышение души человека» проходили встречи, семинары, лекции и выступления. Клир и мир – поэты и писатели, актёры и режиссёры, священники и представители администрации – приветствовали друг друга как близкие, как давно знакомые. Удивление и радость от многих встреч и знакомств ощущалось въяве. Там состоялось и одно из главных моих событий – встреча с поэзией Дмитрия Александровича Мизгулина. Случилось так, что по приезде все мы, участники торжественного открытия форума, собрались в Пятигорском кафедральном соборе. Форум открыли молебном. У аналоя со свечами молились священнослужители, иереи, митрополит – и по благословению Патриарха Кирилла открыли форум. В первых рядах я увидел Николая Бурляева, Владимира Крупина, Владимира Орлова, Дмитрия Мизгулина и других. И тогда, ещё до начала соборной молитвы и перед всеобщим возжжением свечей, мне чрезвычайно интересен стал этот первый ряд. Кого-то я знал, кого-то нет. Дело мирское, обычное и понятное – этот интерес к первому ряду. «Первый ряд» – так именно и называли недавно лучших из писателей, поэтов. «Писатель первого ряда», «поэт первого ряда». И все знали, о ком, о каком составе идёт речь. Иногда первый ряд называли ещё «обоймой».

Народ определял сам свой авангард. Думаю, даже уверен, что каждый, кто жил тогда в Советском Союзе в то мощное и весьма непростое время, поймёт, о чём и о ком, о каких прозаиках и поэтах вспоминается при слове «писатель первого ряда»… Писатель – именно писатель – был честью и совестью эпохи, а не абстрактная и «всемогущая» партия. Заставшие то время легко на память назовут эти имена, звучные, сильные. Немолодые уже тогда, они и теперь, шагнув в вечность, у нас на слуху и в памяти.

Прекрасный октябрьский солнечный день в Пятигорске, и утреня и звон колоколов настраивали каждого на свою особую интонацию. На ту пору знал я творчество Н.П. Бурляева, и В.Н. Крупина, знал именитого пушкиниста литературоведа В.Е. Орлова… А вот того, кто был с ними в первом ряду, – статного, подтянутого человека, моложаво и легко проходившего от свечного ящика (конторки храма со свечами) и раздававшего нам свечи на молебен, – не знал. «Это поэт Дмитрий Александрович Мизгулин», – сказали. И он так и остался в моей памяти, закрепился навсегда как поэт первого ряда, протянувший мне свечу на молебен. И то, как он раздал нам свечи, оказалось символично: он и в поэзии со свечой. Пишет, читает стихотворения свои – как свечи на молебен подаёт.

В морозном сумраке белесом

Из дома выйду не спеша.

И в лес войду. И стану лесом,

И успокоится душа.

Смешными кажутся обиды,

Пустопорожними слова,

Быть может, и правы друиды,

Что наши предки – дерева?

Они всю жизнь свою упрямо

Ветвями – прямо в небеса,

А мы лишь изредка – у храма

Поднимем на небо глаза.

Я в лес войду. И стану лесом.

Замру, объятый тишиной.

В рассветном сумраке белесом

Восходит солнце надо мной.

Мы обменялись книгами с автором этого стихотворения, дарственными подписями. Сборники стихотворений: «Ненастный день», «Чужие сны», а книги – более десяти (а недавно, в июне 2020-го, вышел сборник в одиннадцать томов!) – поистине дорогого стоили. Как не радоваться и не изумляться, перечитывая:

…Житейской зимы холода

Пусть сердце твоё не остудят,

О Господе помни всегда,

И он о тебе не забудет!

Читая Мизгулина, находишь попутчика, соратника. Того, для кого «поиски смыслов» и «форматы» не существуют. Смыслы и форматы, координаты и дистанции найдены и определены им давно и прочно. Он и сам – давно и прочно сложившийся художник. Смысл для него – в традициях. Без которых и жизнь не жизнь в том истинном и подлинном её понимании. И традиции эти подтверждены его служением поэтическому слову.

Каков же теперь поэт первого ряда? Оказывается – единомышленник. Он тот, который наше трудное время, такое безжалостное, такое причудливое, такое двусмысленное, обозначил точно весьма: «ненастный день» (и даже поименовал сборник по одноимённому стихотворению). Именно «ненастный».

Объяснять почему, думаю, не стоит, понятно без объяснений. И именно день. Не год и не эпоха. И уж сколько таких дней нависало над Россией. Грозило бедой и поражением непоправимым. Но дни минули. И ненастья кончались. И синева светила над страной после ливней и гроз, после вьюг и снегопадов – ещё счастливей, очаровательней.

Вновь беру книгу в руки. Вот он, «Ненастный день». На развороте обложки – щемящая картина: набережная, морская даль с узкой полосой едва намеченного пирса, вода, водная гладь до горизонта. Автор, скрестив руки на груди, у гранитной глыбы, на набережной родного Мурманска или Санкт-Петербурга. Так велика страна, что и севернее и восточнее порой всё те же рельефы. Морские бухты как бы дополняют одна другую, как лес на картинах Васнецова. Но тут – мрамор, морская ширь. И ненастное небо. Небо уже пронизано солнцем. Яснеет мало-помалу издали, с горизонта. Хоть и неохотно пока ещё. С каким-то видимым, едва ощутимым напряжением. Светлеет. Крепнет надежда и на штиль, и на вёдро. С натугой розовеет и здоровеет этот небесный плёс, ободряет и читателя, и меня – товарища по писательскому цеху, взявшего в руки книгу. Ободряет и одаряет надеждой.

Как точно книга передаёт, даже и оформлением одним, саму суть и смысл. Надежда и свет. Уже свет. Хоть ещё и не согрели мир солнечные лучи – эти струи цвета серого мрамора. Робок, но уже надёжен рассвет. Что-то пушкинское, что-то от «Медного всадника» тотчас чувствуешь. И – блоковские туманные дали одновременно. Его: «Ты помнишь, в бухте нашей сонной спала зелёная вода…». А вот Мизгулин, вернее, как это принято говорить у литературоведов, «лирический герой» Мизгулина, смотрит пристально. И видит. Видит нечто за бухтой, над ней, в вышине. Не «пылинку дальних стран». Но значительное, новое. Откроем сборник, почитаем и поймём, что его волнует, что видит он. Словом, попробуем разгадать поэта. Видит он нечто невидимое нам.

Вострубят ангелы – пора,

И никуда уже не деться,

Как будто кто-то со двора

Тебя домой зовёт – как в детстве,

Как будто ветер прокричал

Перед последнею разлукой,

Но в прошлом всё – вокзал, причал

И счастье вперемешку с мукой.

И полетит душа, легка,

Туда, где обитают души,

За грозовые облака,

Вослед за лайнером воздушным.

Растает боль, исчезнет страх

И груз земного притяженья.

Ослепит солнце в небесах,

Но ты останови мгновенье.

И на секунду оглянись –

Быть может, это всё приснилось:

И это небо, эта высь –

Как бы нечаянная милость.

Земные дни во мгле верша,

О небе думает душа.

«Помни последния своя (последние дни. – В.К.) – и вовек не согрешишь», – говорили и повторяют нам, грешным, и сегодня старцы в храмах православных. Но каков тон стихотворения! И как же этот тон созвучен общему покаянному настроению сборника. Над его головой ослепительное сияние. Он сосредоточен. На каких мыслях? На молитве? Эти строки-раздумья – как же они мне близки! И опять с болью та же мысль: как же мы, пишущие, разрознены. До обидного разобщены, раздроблены. Разъединены в своих попытках созидания. Не потребностью разрушения. Не сарказмом и насмешкой наполняет сердце такая поэзия, как в этих сборниках. Не к зависти или к мести призывают строки поэта – а к возведению храма души. Внутреннего храма. Восстановлению традиций. Как узнаваемо-больно и как тревожно перечитывать строки Мизгулина. Скажут: «Время такое» – и будут правы. Но лишь отчасти. Сетовать на время, повторяю, бессмысленно. Даже наивно. Но вот это стихотворение – одно из тех, которые составляют крепкую живую костную ткань. И нерв сборника. Жила крепкая, русская, как говорили о сильных русских мужиках – «двужильные». Так и в поэзии. С мускулами, силой души, с той мгновенной духовной реакцией на каждый миг, на каждую прожитую поэтом секунду: …И груз земного притяженья… Ослепит солнце в небесах, Но ты останови мгновенье… Читаешь, читаешь да и остановишься, обомрёшь порой от его мысли, от находки. И что же это за обстоятельства, которые создают и являют на свет Божий в наше время такие книги?

Разобраться и в этом тоже необходимо. Надоели такие модные сегодня игры со стихами, со словом – игры как бы в кегельбан или в городки. Кинул, попал – и посыпалось… «Готики», «пирожки», «гарики» – односоставные, в одно предложение, даже и в одно слово. Часто за манерностью и жеманностью, «куртуазностью» – пустота. Просто нежелание работать и искать нужные, необходимые формы для развития смысла. На лотках разношерстные мини-книги, «стихи-ру»…

Кого же нам сегодня читать, если так редки стали чистые и простые в своей мудрости книги, где набрать чистого воздуха для жизни души? Вернуться к Малларме, к Бодлеру? Или, быть может, к Михаилу Кузьмину двинуться? Но они не нашего духа. Вряд ли они способны вылечить, взволновать или утешить. Желание быть или хотя бы выглядеть необычно в слове и в жизни – в сущности, весьма предсказуемое и обычное желание. Кто-то и в реальности красит волосы в зелёный цвет. Или «тату» наносит цветные, и на лицо даже. Но это не выход. Заметят, да. Но, скорее, с издёвкой, с укоризной. Так же и в слове. Сказать и сделать необычное и новое в традиции – вот что будет по-настоящему трудно и ново.

Эксцентрика – дело нарциссов, самовлюблённых личностей. И так понятно, что времена, собственно, ругать впустую. И потому что бессмысленно и наивно ругать горы или море, тучи в непогоду или облака высокие, пропускающие свет едва-едва. Или гранитный причал, от которого хочешь не хочешь, а необходимо отчалить, отдать швартовы, поднять паруса… В мир надмирный. Изумляет другое: по словам святых, добра в мире этом более 90 процентов. Лишь 10 – зла. Но вот именно зло-то организованно. Даже заорганизованно. Плотно, каменно. Не преодолеть каменных стен. Добро разрозненно, потеряно. И автор поясняет, почему это так, концентрируя это зло мира в образе Вараввы. Вот две завершающие строфы стихотворения «Выбор»:

…Имеем ли на счастье право,

Верша свой путь в кромешной мгле,

Покуда шествует Варавва

По развороченной земле?

Покуда ты, печальный зритель,

Не осознал в который раз,

За что тебя простит Спаситель

И от чего тебя он спас.

Уверен, что читателей и ценителей поэзии Мизгулина немало, несмотря ни на какие препоны и подтасовки рейтингов. Так родственен он по мировоззрению, по настроению, а главное – пожалуй, и многим в наши дни – родственен всё по той же главной, основной причине: укоренённости в традиции, в вере.

…Устои рушатся и царства,

И ты, конечно, поспеши,

Прими молитву как лекарство

Для врачевания души.

И, переплыв сомнений реку,

На дальнем выйди берегу…

Как мало надо человеку,

Как много надо дураку…

Дмитрий Мизгулин в книгах своих утверждает, что за нравственные идеалы необходимо бороться. Сам показывает пример этой борьбы – и победы. Он весь, Мизгулин, всё существо его – борьба с пошлостью, с равнодушием. Вспомнилось, как в 90-х ненавидели, поносили гордое слово «патриот». И так уж затаскали это высокого значения, хоть и заёмное слово: так его запылили в те годы, превратили в мальчишескую дразнилку. (Едва ли не так же, а может, и безжалостней унижено и слово «любовь».) И вот, нисколько не упрощая, говорю априори, доказательно, с голоса поэта первого ряда:

Традиция. Вера. Устои.

А нам говорили: пустое.

А нас уверяли: прогресс…

А ныне – усталые лица,

В телевизионных глазницах

Ликует полуденный бес. (…)

Но всё же не кончена битва,

Ведь где-то вершится молитва,

А стало быть, Русь устоит,

Покуда трепещет сердечко,

Покуда мальчишка со свечкой

У скорбной иконы стоит.

Неоспоримых, первого ряда поэтов должны знать и молодые. Не только в силу необходимой культуры. Хорошая современная литература, поэзия – как прививки от чужестранных навеянных хворей. К тому же нужны полные основания для здоровой и справедливой гордости. Не горделивости, что есть грех, а для гордости своей страной и прошлым её. Это то, о чём сказано у Пушкина: «Ни за что на свете я не хотел бы переменить Отечество».

Во многих и многих стихотворениях Мизгулина находишь это удивительное предвиденье. О стране, о будущем. (А это свойство крупного поэта.) Даже в таких, казалось бы, «мелочах», как аллея, посаженная руками участников форума. Хотя какие могут быть мелочи в нашей жизни, всё имеет свой вес и значение. Особенно когда речь в стихотворении идёт ни много ни мало о главном: о последнем часе. Исповедальное слово. …Вера – а именно верой православной пронизаны книги Дмитрия Мизгулина – не требует, а только напоминает о главном. О скромности, о смирении, покаянии. И это глубинное покаянное чувство не случайно – оно выстрадано.

Кроме того, Дмитрий Мизгулин из рода священников. Наверное, не стоит напоминать, но напомню: священнослужители наряду с воинами, ратниками, именно они – воины Духа – всегда особенно были ценимы на Руси. Они не раз спасали, отмаливали страну. Многие из них совместили духовное звание с воинским. Только тот, кто из рода воинов, может, имеет полное право сказать так:

Богатство, слава – всё тщета,

Коль смерть всему итогом.

Согреет душу простота,

Дарованная Богом.

И не только сказать так. Сказать – было бы мало. Делом доказывает автор воплощённые в строках принципы и десятилетиями отстаивает свои убеждения. Когда читаешь сборник, поражаешься этой кажущейся «простоте». Простота, по словам классиков, она-то как раз – дело самое непростое. «Кто ясно мыслит, тот просто излагает». «Простота – ближайшая родственница ума и дарований», – сказал Фёдор Глинка, тот самый Глинка, что воспет Пушкиным. Многие ли стремятся освежить, очистить душу, освятить её исповедью? Не формальной, а той исповедью, которую называют по-гречески «метанойя» – переменой сознания… Проникновенной.

Таким образом, поэзия для Мизгулина – не цветастый хвост павлина, не изощрённые мистификации, но – «как огонь у алтаря». Прославленные во святых предупреждали нас и от самости: видеть ангелов и чудеса творить – не самое главное в деле духовного созидания. Дороже того – «видеть грехи свои как песок морской»… Скромность не поддельная, показная, а выстраданная, достаётся нелегко. Ох, как ждёт и ценит, как (всё ещё) верит народ такой скромности! И сегодня – подлинно чудо такой человек. О таком говорят: «он состоялся, и притом скромен».

А в чём же именно состояние состоявшегося? Ох, как много готов народ простить такому честному и совестливому человеку! И готов служить ему. Это тот редчайший случай, когда «люди ранга» (по Ивану Ильину) Промыслом самим поставлены на своё место. Такие люди редки, не одиноки, но редки. Вот они-то и составляют подлинную элиту. О них говорят в народе: «не за страх, а за совесть», или: «не от мира сего». А о сути, о «внутреннем мире» – так. Иван Ильин «Книга тихих созерцаний»: «По чтению можно узнавать и определять человека. Ибо каждый из нас есть то, что он читает; и каждый человек есть то, как он читает, и все мы становимся незаметно тем, что мы вычитываем из прочитанного, как бы букетом собранных нами в чтении цветов».

Как радуга на тёмном небе, как подарок, даже дар – радуга (символ завета и связи между Богом и человеком), так и книги Мизгулина. Они учат так поднимать взор к небесам, так высоко задирать голову, что – и шапка долой. Ещё точнее было бы сказать: «не надеющийся на спасение». Именно эту высокую радугу, такую «не-надежду» на себя, а надежду на Бога, сердечно и в художественной и в поэтической форме отстаивает автор. Имеет право. При этом каждый из читателей совершенно уверен, что автор – как раз тот человек, который и готов протянуть руку, и поддержать под локоть ближнего. И это тоже читается по его книгам «на раз». И подтверждается делом. Его Дорогой Жизни. Он поддержал нравственно и материально многих авторов. Дал им пищу, надежду и укрытие в ненастный день.

В тумане зыбком жизни край

И твердь последнего причала.

Не плачься и не унывай,

Что на земле досталось мало…

Так говорит нам поэт.

Он уверен в жизни вечной, обетованной. Он ободряет. Чтобы ободрять других, необходимо иметь силу самому. Прежде всего. (Я только обозначаю грани, различные грани дара поэта. А уж проследить их полностью, наслаждаться игрой света на этих гранях – это оставлю для искушённого и неискушённого читателя. И это уже будет не «хайп» и не «лайк». Это – перемена смыслов.) Вот пример исцеления, в чём-то даже прозрения:

…В пустых глазах застыла мука,

Речей полночных глупый вздор.

Любви не помню. А разлука

Волнует сердце до сих пор.

В четырёх строках – едва ли не вся жизнь. И сожаление о потере, и надежда на встречу… И вот для того, чтобы узнать, познакомиться с такой поэзией, я обязан был победить в конкурсе Всеславянского (теперь он признан международным) «Золотого витязя»… Да ради только этих книг стоило участвовать в конкурсе, побеждать и ехать-лететь в Пятигорск. По завершении сборника «Чужие сны» я открыл аннотацию Льва Аннинского. Говорить о поэте и поэзии после Льва Аннинского трудновато. Но, думаю, что мне удалось показать, как применимо к поэзии Дмитрия Мизгулина тютчевское: «В лунном сиянии слово живое, / Ходит, и дышит, и блещет оно...».

И всё же главный мотив лирики всё тот же: вечность, даль, и соотнесённость с этой далью и мировой звёздной вечностью души человека. Тот самый кантовский императив: «Звёздное небо надо мной, и нравственный закон во мне». Именно поэтому, повторяю, до поэзии и лирики Мизгулина, конечно, необходимо дозреть. Повидать и пострадать… «Припоздниться» невозможно. Цена его возрастает с годами, как цена выдержанного вина. Как не оценить такие краски, тот инструментарий, которыми пользуется, а точнее сказать, которым живёт, органично движется его Слово! Прошу заметить, как определяется мастер высокой пробы (стихотворение «Служили вещи человеку»): поэт не просто видит, слышит, чувствует «крестоношение», а оно как бы само находит его. «До конца, / До тихого креста / Пусть душа / Останется чиста!» – сказано незабываемо у Рубцова. И в четверостишье – мрак не смертельный, а именно – метельный. И за этим определением много чего стоит. Вьюга заметает человеческие следы, но поэзия остаётся. Живёт в веках. Наперекор всему. И как, повторяю, предметно точно дан этот последний миг… То, «ради чего всё», «…а так ли, верно ли оценил дар Божий человек, жизнь, ему подаренную Богом?» – и это, и всё остальное за скобками останется. Чувствуешь до мурашек… Хочется цитировать и повторять. Но вот беда – слово имеет цену именно в контексте целого, а весь сборник не перепишешь, как ни хотелось бы всё переписать и всё учесть: «И грянет мороз поутру…», или «Позёмка гонит со двора листву заснеженных прощаний…», или «Небесной силой наделён, смертельной жаждой жить. Народ молчит…». На антитезах можно построить смысл, как оказалось, державный. И получилось. Многие ли рискнули бы так сказать? Или о творчестве, осознании стихов поэтом:

Светлеет мрак полночных туч,

Недолго жить ночи:

Соединится солнца луч

С мерцанием свечи.

Поэты, конечно, поймут мой восторг. Точнее и не определить. Это сложное состояние, именуемое высоким словом «вдохновенье». Едва ли не каждый критик считает себя человеком искушённым. Наиискуснейшим. И действительно, для того чтобы критиковать и разбирать, необходимо иметь дарования завидные. Самоуверенность и смелость. Различать он должен уметь и тоны, и обертоны. И повороты настроений. Дар поэта не в этом, не в знании и арифметике. Не в схоластике, не в начётничестве, даже не в алхимии «процесса». Иногда и чаще всего эти знания даже мешают, сковывают. «Профессор, снимите очки-велосипед…» – говорил таким Маяковский. «Дар поэта – ласкать и корябать…» – утверждал Есенин, а сам себя называл так: «Я… лишь божья дудка». Критерий сердечности и живого неподдельного чувства для Мизгулина важнее всего. Настоящий поэт – это редкость. Это штучный товар. Поэт – это состояние души. Сердца. И сердце его светит и жжёт, как та свеча на молебне перед иконой. Он должен уметь видеть «чужие сны». Даже чужие. Различать и внутренне переживать всё, а в особенности «ненастные дни». И главное для поэзии, чтобы сердце такого поэта не остыло. Чтобы не смогли остудить его ни наши неустройства, ни крамолы, ни дешёвая критика блогеров или всезнаек-профессоров. Никто не друг и не брат из советчиков. Верить можно только себе, собственному своему состоянию. Вот одно из новых стихотворений, которые он, Мизгулин, прочёл при вручении ему «Золотого витязя» в Пятигорске.

СУВОРОВ

Увы, уже не та столица,

Но он-то помнит те года:

Ведь с ним сама Императрица

Была почтительна всегда.

И дело вовсе не в наградах,

Он не желает, не привык

Во фрунт тянуться на парадах

И пудрить выцветший парик.

И на ветру торчать без толку

С каким-то долговязым пажем,

К груди прижавши треуголку

С пропахшим порохом плюмажем.

Ему ль, солдатскому герою,

В тщеславной суете сновать?

В мундире прусского покроя

Душе российской не бывать!

Пока течёт спокойно время,

Живёт в угаре кутежей

Бездарное, тупое племя

Корыстолюбцев и ханжей.

И мнится им, что в этой жизни

Они познали всё сполна.

Но им Россия – не Отчизна,

Для них не Родина она…

А в нашем мире беспокойном

Опять война, опять пальба,

И будет выбирать достойных

Не император, а судьба.

И станет жалок и бессилен

Дурак в чванливости своей,

И позовёт тогда Россия

Своих опальных сыновей!

И побледнеют в страхе лица,

И дрогнет в зеркалах заря,

И понесутся от столицы

Во весь опор фельдъегеря…

Ну а пока – пора иная.

Качает маленький возок.

Не спит, о чём-то вспоминая,

Продрогший до костей ездок.

Склонившись, задремал возница,

А кони продолжают бег…

Когда-нибудь да пригодится

России умный человек!

Услышали мы это стихотворение от самого Дмитрия Александровича в Пятигорске при вручении ему «Золотого витязя», услышали и внутренне ахнули: да ведь это именно про наше время. И он, сам автор, быть может сам того не сознавая, про себя самого написал. И прочёл. О себе. Понимает ли он это сам? Он – и заслуженный экономист РФ, и почётный житель Ханты-Мансийска. Лауреат премии им. Д.Н. Мамина-Сибиряка (2004), лауреат премии Петрополь (2005), премии «Традиция» (2007), лауреат премии Б.Корнилова… Награждён орденом Дружбы… Президент Литературного фонда «Дорога жизни». И, конечно, имеет на все эти не вполне перечисленные здесь награды полное право. Вспомним евангельское: «Кому много дано, с того много и спросится». И это так.

Многие из тех, кому «даден» был дар, – не удержали, не смогли удержать этот дар. Признак того, что поэт устоял, – умение радоваться успеху ближнего. Это есть у Мизгулина. Элитарно его сочувствие и помощь друзьям – мастерам и подмастерьям по литературной мастерской, элитарна сердечная простота. Элитарен талант поэта, соратника и сотрапезника (по Платону) – соработника общей идее мира. Элитарно его желание помочь ближнему. В том числе и издать книгу едва знакомому человеку, если он увидел подлинный дар. Элитарно его острое чувство грани между достойным и пошлым, и тот внутренний порог, что возможно, а что не приемлемо ни при каких условиях. Его органичная черта: сторониться пошлого.

В сущности, что такое элита? Элитарный человек – это тот человек, с которым хочется немногословно, пусть и очень редко (чтобы не отвлекать лишний раз) откровенно поговорить по душам. Или просто помолчать. Прочесть друг другу хорошие стихи. Подсказать фильм, музыкальное произведение, которым был удивлён, которое обрадовало. За такого человека всегда вступишься и постараешься отстоять в любом конфликте. Потому что он – редчайшая редкость (да простит мне читатель тавтологию). Он – достояние своей страны (от слова «достоинство»). Вот, собственно, и весь секрет поэта Мизгулина…

Что-то нами угадано, что-то разгадано и впрямь. Остальное вы найдёте в его творчестве. Вот один из не изданных пока ещё его стихов. Стихотворение называется «Выбор». Ни много ни мало. Выбор чего? «Вонмем», как нас учат каждый день на церковных службах:

…Жаждут быть святыми лиходеи,

Ждут Иуды царского венца,

А Иосиф из Аримафеи

Выполнил работу до конца…

…Так и ты, не жалуясь, не мучась,

Заверши труды свои сполна,

Не переживай, такая участь

Нам с тобой Спасителем дана.

Помни, как по вечной Иудее,

Смертною тоскою опалён,

Шёл Иосиф из Аримафеи

К Понтию Пилату на поклон.

А зачем шёл на поклон богатый, уважаемый в Иудее человек к Понтию Пилату? Зачем тот, у которого всё было, кто ни в чём, собственно, не нуждался, зачем он рисковал жизнью и всем, что имел? Всем, за что боролся, что берёг для потомков: богатством, семьёй, узами брака, достоянием всей жизни своей – зачем? Казалось бы, живи да радуйся. Смотри на солнце, попивай драгоценное дорогое вино из золотого ковша… А он шёл выкупить тело Христа у Пилата. За любые деньги. Свои деньги. Он шёл и рисковал. И – конец! К кому он шёл? К непредсказуемому наместнику, ставленнику Рима. Он шёл к тому, кто не скрывал презрения к этим подданным, которые даже и не его крови.

 Зачем он так рисковал, зная всё это? Никодим, тоже член синедриона, тайный ученик Христа, ждал Иосифа в потайном месте. Шёл Иосиф единственно для того, чтобы обвить пеленами тело Богочеловека. Выкупить место и предать достойно земле, среди всех презирающих и ненавидящих сделать своё назначенное дело. Несмотря ни на что, ни на какие препоны-угрозы. Сказано: «Ему назначили гроб со злодеями, но он погребён у богатого». (Ис. 53-9). И кто был в силах и вправе помешать ему? Кто же был в состоянии остановить Иосифа из Аримафеи? Вирус чумы? Кнуты и копья легионеров? Контуры величайшей грозы и ужас землетрясения? Никто и ничто. «Выполнил работу до конца» – как известно. Так и сказано поэтической строкой. Так было сказано пророчеством. Завет исполнила именно элита. Иосиф и Никодим.

Статья на сайте "День Литературы" - https://denliteraturi.ru/article/5980

Сентрябрь, 2021